Треугольная жизнь

Толпа дошла до омоновцев, перегородивших Ленинский проспект, и остановилась. Точнее, остановились первые шеренги, а задние все подходили и подходили от площади Гагарина, туже и туже сжимая народную пружину. Башмаков запомнил это выражение «народная пружина», брошенное на поминках говорливым есаулом Гречко.

«Я даже вначале не понял, – вспоминал есаул после второй. – Стоим. Впереди эти, в касках, со щитами, как псы-рыцари… Стоим. Спиной прямо чувствую, как сзади, понимаешь, народная пружина сжимается… И вдруг слышу звон. Сначала думал – в ушах. У меня так от давления бывает. Прислушался – нет, не в ушах! Огляделся и понял: медали звенят! Фронтовиков-то тысяч десять было, не меньше. Сзади напирают, толкаются – и медали звенят… Звенят! Прямо-таки набат мести! Никогда не забуду!..»

Борис Исаакович подошел к омоновцам и строгим голосом спросил:

– Почему не пускаете?

– А куда надо? – спросил омоновец.

– К Кремлю!

– Не положено, отец!

– В сорок пятом было положено, а теперь не положено…

– Отец, ты сам человек военный. Должен понимать: приказ есть приказ.

– А если вам прикажут по фронтовикам стрелять? Тогда что?

– Да что ты с ним пустоболишь? – крикнул, подбегая, другой омоновец, явно офицер. – Он же провокатор!

– Эй, ты, охламоновец, – вмешался Джедай, – соображай, с кем разговариваешь!

– А с кем я разговариваю?!

– У тебя теперь каска вместо башки – в погонах не разбираешься?

– Ага… А чего так слабо? Мог бы на Арбате и маршальские купить!

– Не сметь! – возвысил голос Борис Исаакович. – Я генерал Советской армии!

«Ты понимаешь, – удивлялся на поминках после четвертой есаул Гречко, – Исакыч-то обычно не картавил. Только когда запсиховывал, из него тогда это еврейское “р” и перло… Он как закричит: «“Я гене-р-р-ал Советской ар-р-рмии!” Ты уж меня, Трудыч, прости, но у него на самом деле как-то не по-русски получилось…»

– Ах ты жидяра, китель чужой напялил, – крикнул офицер, – и еще выстебывается!

– Что? Что ты сказал, сопляк?! – Борис Исаакович двинулся на него.

– А вот что я тебе, тварь порхатая, сказал! – И омоновец с размаха ударил генерала резиновой палкой по голове.

Джедай хотел броситься наперерез, но не успел. Генеральская фуражка слетела и откатилась. Удар был довольно сильный, но, конечно, не смертельный. Смертельной оказалась обида. Борис Исаакович схватился за грудь, захрипел и стал заваливаться. Каракозин и Гречко еле успели его подхватить.

– Врача! – закричал Джедай.

– Вот тебе врача!

Офицер хотел ударить и Джедая, но есаул успел схватиться за дубинку и вырвать омоновца из цепи.

С этого, собственно, и началось то печально знаменитое побоище ветеранов, много раз потом описанное газетами и показанное по телевизору. Каракозин, прикрывая собой хрипящего генерала, стал вытаскивать его из толпы. Но по рядам уже побежало: омоновцы генерала забили!

– Какого генерала?

– Исакыча!

– Су-у-уки!

Генералов среди митингующих было немного. Но главное – Борис Исаакович с Джедаем не пропускали ни одной демонстрации – «Исакыча» и «Андрюху с гитарой» знали многие. Народ озверел – начали отрывать от плакатов и знамен древки и, как острогами, бить омоновцев. Появились предусмотрительно заточенные арматурины. Булыжники и кирпичи, невесть откуда взявшиеся посреди асфальтового Ленинского проспекта, забухали о щиты.

«Мне самому в поясницу таким бульником зазвездячили! – жаловался после шестой есаул Гречко. – Я потом неделю перекособочившись ходил. Но того охламоновца я все ж таки умял! Умя-ял!»

Джедай наконец вынес из толпы Бориса Исааковича и подтащил к крытому «КрАЗу», стоявшему в арке дома. В кабине сидел водитель. Джедай распахнул дверь и крикнул:

– Его надо в больницу! В больницу!

Шофер, ничего не говоря, ударил Джедая каблуком в лицо и захлопнул дверь. Рыцарь поднялся, снова открыл дверь, успел схватить водителя за ногу, выдернул из кабины и швырнул на землю с такой силой, что тот отключился. Затем Каракозин втащил на сиденье генерала, уже не подававшего признаков жизни. Ключ торчал в замке зажигания, и мотор работал, но все вокруг было запружено людьми. Единственный способ: сигналя, проехать по тротуару…

«Ты понимаешь, – рассказывал есаул Гречко, закусывая. – Я из толпы-то выбрался, смотрю, «КрАЗ» выруливает, а на подножке охламоновец болтается, как цветок в проруби, и дверь старается открыть. Вдруг «КрАЗ» дает резко вправо – и охламоновца по стене, как мармеладку. А эти уже бегут, свистят… И вдруг смотрю, из кабины выскакивает Андрюха и в подворотню. Хрен поймаешь! Ну эти подбежали – сначала своего со стенки соскоблили, а потом и Исакыча из кабины вынули… Я тогда понял, Джедай-то хотел по тротуару проскочить, свернуть к Донскому, там – Соловьевская больница. Не получилось. А Исакыча нам только через неделю отдали… Не хотели отдавать, но мы через Совет ветеранов затребовали…»