Читаем Треугольная жизнь полностью

Треугольная жизнь

Минувшим летом на даче они всей семьей ходили на пруд купаться. Дашка, как и большинство дачных девиц, купалась топлес, или, говоря попросту, гологрудой. Да и трусики-то были совершенно минимальные. И Олег Трудович, взглянув на ее грудь отстраненным классифицирующим взглядом, сразу определил – «груша». А это – ум, темперамент, непостоянство, своенравие и жестокая непредсказуемость в отношениях с мужчинами…

– Какая, блин, «груша»?

– Видите ли, молодой человек…

Когда открылась входная дверь, Башмаков и Антон сидели за кухонным столом, сблизив головы, и Олег Трудович, как умел, рисовал на бумаге женские груди. При этом он, тыча карандашом то в один, то в другой рисунок, разъяснял брокеру роковые связи между нравом женщины и ее бюстом. Обескураженный Антон возражал в том смысле, что не может же он в самом деле, прежде чем познакомиться с девушкой, требовать осмотра ее груди…

– Я же сказала тебе – больше не приходи! – прямо с порога залепила Дашка.

Катя, посвященная уже, видимо, в историю охлаждения дочери, молча прошла в комнату.

– А он тебя, между прочим, любит! – грустно сообщил Башмаков.

– Пьяных и выпивших просьба не вмешиваться! – отшила Дашка и, глядя на Антона ледяными глазами, повторила: – Я же тебе сказала: ты мне надоел!

– Почему? Я же тебе… для тебя…

– Та-ак – пошли упреки! Цветы, извини, давно на помойке, устрицы в другом месте, а все остальное…

Дашка метнулась в свою комнату, погремела там, позвенела и вынесла два туго набитых пакета – в одном тряпки, а в другом – косметика и парфюмерия.

– Я не в этом смысле, блин…

– Та-ак, мальчик забирает свои подарки и выкатывается сейчас же! – противным голосом приказала Дашка.

И Башмаков даже похолодел от того, насколько голос дочери был похож на Катин, когда в давние, молодые времена жена выгоняла его из дому.

– Не уйду! – объявил Антон и для достоверности налил себе стакан до краев.

– Ну, давай на посошок, – разрешила Дашка. – И вперед!

– Нет.

– Антон, я думаю, вам сейчас лучше уйти! – это сказала появившаяся Катя.

– Исчезни! – подтвердила Дашка.

– А вы? – Парень с надеждой посмотрел на Башмакова. – Вы тоже хотите, чтобы я исчез?

– Их больше, чем нас, – вздохнул Олег Трудович и указал карандашом на изображение «груши».

Это предательство предполагаемого тестя окончательно сломило Антона. Он, пошатываясь, пошел к двери, где ему насильно были вручены оба пакета. На улицу брокер вышел только с одним пакетом и долго разбрасывал по сугробам кофточки, юбки и обувь. Потом он залез в машину и, разворачиваясь, сшиб контейнер с мусором. Парфюмерию, как выяснилось позже, Антон расколотил возле лифта, и потом еще долго башмаковский подъезд благоухал французскими ароматами…

А на следующий день Олег Трудович чуть не умер. Дашка вообразила, будто сердечный приступ у отца случился из-за ее разрыва с брокером. Она даже плакала.

Поздно вечером Башмаков услышал разговор, доносившийся из кухни.

– …Конечно, ему тяжело, – объясняла Катя, – он же все-таки у нас с тобой докторскую писал. А теперь вот, пожалуйста, на стоянке – подай-принеси. И тут ты еще…

– А что я?

– «Что я»! С брокером своим…

– Мама, он же козел!

– Зачем же ты тогда с козлом по полной программе откувыркалась?

– Да в том-то и дело! Пока с парнем по полной программе не откувыркаешься, не поймешь – козел он или не козел!

– Не-ет… Мы не такие были!

– А какие? Ты считаешь, чтобы понять, козел или не козел, нужно всю жизнь с ним прожить, детей нарожать и перед смертью сказать: «Правильно меня предупреждали – козел оказался!»

– Ну не знаю… У женщины должна же быть гордость или по крайней мере хоть какое-то чутье на козлов.

– Неужели? Что же ты Вадима Семеновича не прочуяла?

– Напрасно ты так…

– Как?

– Так. Я сама себя за это простить до сих пор не могу. Я ведь совсем дурочкой была, когда замуж вышла, ничего не понимала. Ни с кем даже не целовалась. А Тапочкин… Ну, сама знаешь. А тут Вадим… Вот мне и померещилось…

– А я не хочу, чтобы мне мерещилось, когда у меня будут уже муж и ребенок. Пусть мне лучше десять, сто десять мужиков до этого померещатся! А потом – ни одного. Я не хочу жить, как вы!

– А как мы живем?

– Как попутчики. Пока ехали вместе, даже ребеночка завели. Но в любой момент каждый из вас может встать и сойти. А ребеночек…

– Ребеночек сам в любое время может сойти. А вот я уже не сойду…

– А он?

– А он, мне кажется, с самого начала будто на подножке едет…

Башмакову стало до слез обидно, что фигурирует он в каком-то унизительном козлином контексте, что сравнивают его с этим мерзавцем Вадимом Семеновичем и что родная дочь говорит об отце в третьем лице – «он». Олег Трудович вдруг почувствовал в сердце опустение и накрыл голову подушкой…