Треугольник

— Судно стоит в Венеции. Как всегда, свободу и тюрьму разделяет небольшое пространство, зачастую даже невидимое. Погляди кругом. Никто не может совершить этого шага, этого маленького шага в себе… Ну да, судно стоит у пристани, надо только шагнуть, ступить на берег и убежать…

— За чем же дело?

— Не получается. Тысяча разных пут… неприметных… Знаешь, я ведь с ними в море выходил… Законы общества действуют, я с ними как бы заодно уже… — сказал Томазо. И в глазах его еще сильнее прежнего заиграла синяя улыбка.

Мартирос поглядел на Томазо и начал вслух рассуждать. Он призвал на помощь всю свою рассудительность, все свое умение, все красноречие. Он выстроил рядышком мысли — мысли бесхитростные и ясные, очевидные-очевидные.

Томазо, казалось бы, и сам все это знал, и все-таки воодушевился.

— Была не была… а то ведь в самом деле поздно будет… — сказал он. — В море мы иногда месяцами плаваем, они и тебя захотят сделать своим соучастником, и тогда ты тоже станешь бояться людей и полиции, станешь сторониться их и избегать… А с тобою, нет, ты усугубишь мое положение, с тобою вместе мы будем являть уже некое качество… нет, нет… бежим…

Мартирос только этого и ждал.

В трюме было темно, и Мартирос не знал, день на улице или ночь… Один раз только открылась дверь и какой-то верзила-моряк принес ему еду… Потом долгой время никого не было… Мартирос по глухим голосам, раздающимся за дверью, пытался определить время, но это ему не всегда удавалось, подчас все путалось… Например, по утрам раздавались пьяные голоса, и Мартирос думал — ага, значит уже вечер, вечером опять раздавались пьяные голоса, звучала гитара, хлопали выстрелы… Песни здесь горланили в любое время дня и ночи… но к концу дня, под вечер, шум поднимался невообразимый.

И наконец появился Томазо с большим клубком веревки в руках.

— Скорее, — сказал он.

— Что на улице, — первым делом спросил Мартирос, — утро или же день?..

— Ночь, — сказал Томазо, — и какая ночь… В Венеции сегодня большой карнавал, с масками, с шутами… Венеция веселится…

Томазо с Мартиросом вышли на палубу. Моряк, стороживший трюм, сидел у дверей недвижно. На лице его была собачья маска. Мартирос хотел было нырнуть обратно в трюм, но Томазо удержал его за руку: «Да спит он, спит…»

Томазо ловко взобрался по мачте вверх и позвал Мартироса. Но Мартирос только тоскливо смотрел на Томазо. — он на дерево и то не мог забраться. Он только головой мотнул — спасибо, мол, не хочу. Потом подумал: ему ведь не стул предлагают — путь к бегству…

По корме разгуливали два моряка…

Какая несправедливость — на берегу радуются, веселятся, а он тут пленником скрючился, дрожит. Кто-то с берега крикнул, помахал ему рукой. И сердце Мартироса пронзилось этим весельем, и Мартирос поспешил к мачте.

Мартирос вцепился в мачту и неумело пополз, подбадривая себя при каждом движении: «Ну же, Мартирос… еще немножечко… еще немножечко, и начнется свободная жизнь твоя, Мартирос…»

Он так отчаянно работал ногами, что, казалось, ноги его вонзаются в дерево и вытащить их из дерева уже невозможно… Но столь же яростно он отрывал ноги от мачты, и казалось, действительно ноги увязли в дереве. Он прижимался лицом к мачте, целовал ее, боялся от нее оторваться и хотел ощущать ее вкус на губах. И вдруг он почувствовал, что стукнулся головой об ноги Томазо…

А Томазо смеялся… Он показал на город и сказал Мартиросу шепотом:

— Смотри, как прекрасна Венеция, смотри, какой веселый карнавал…