Треугольник. История, семиотика, литература

Но тем не менее – читая эту книгу – я вдруг понял, что Франция – точнее, французская мысль, французская идея – воздействовала на меня куда сильнее, чем Германия с великими и любимыми философами от Канта до Ницше, Фрейда и Юнга. Чем Англия с ее величайшими поэтами, которыми я наслаждался в подлиннике. Пожалуй, главнее были только Греция и Рим. Эстетическое воздействие Стендаля и Флобера, бытовая плотность Бальзака и Золя, эмоциональное обаяние Камю, философская мощь маркиза де Сада (я не оговорился и не интересничаю, это один из худших писателей и лучших мыслителей Нового времени) и поразительная методологическая проницательность Фуко и Барта (ну и всех, кого мы тут обозначим как «иже с ними», хотя и Рикёр, и Делёз, и Лакан, и Лиотар, и особенно Батай – каждый достоин интеллектуального и эстетического оммажа). Не говоря уже о собственно литераторах, от Селина и Сартра – при всем их политическом различии – до наших современников, которым в этой книге посвящена завершающая, третья часть.

«Dieu, quelle virulente sortie!»[1] – сказал бы князь Василий Курагин в ответ на эту мою тираду.

Книга Оксаны Владимировны Тимашевой помогла мне разобраться в моих мыслях о великой революции идей, которую нам подарила Франция.

Полагаю, поможет и другим читателям. В связи с этим хочется отметить стиль изложения – очень ясный и иногда нарочито чуть-чуть старомодный, академический, словно бы сошедший со страниц традиционных «Ученых записок», когда автор объясняет, откуда цитата и что означает то или другое слово, и дает подробные и точные ссылки – и это хорошо.

Денис Драгунский

Вокруг Наполеона

Три наброска к портрету Наполеона Стендаль, де Сталь, Шатобриан

Всякая идеология есть рационализация каких-то глубинных аффективных влечений. Романтизм рождается в тех слоях сознания (или подсознания), где стихийно совершается выбор героев и формируются основные психологические установки. Подлинный романтизм, как это неоднократно отмечалось, не есть только литературное течение, это также форма мирочувствования, новый способ переживания жизни. Художник в каждую данную эпоху проявляет и артикулирует тождество окружающей нас природы с той природой, которую люди носят в себе. Поэтому каждый шедевр своего времени – это своеобразный резонанс внешнего с внутренним[2].

Все романтические эстетики отмечают как важную составляющую или заметную тенденцию своего времени изображение реальных, но исключительных по своей судьбе и характеру персонажей, среди которых могут быть выдающиеся герои. С романтизмом связывают два понятия или явления: байронизм, то есть изображение героев, ощущающих и выражающих трагическое не соответствие между огромностью замысла и масштабами зла; и бонапартизм, то есть абсолютное сосредоточение на осмыслении одной личности, носителе субстанционального начала[3]. Личность Наполеона становится одновременно эталоном суждений о романтических поэтах и героях. В свою очередь, поэты эпохи романтизма часто суммируют грустные мысли о человечестве и о той власти, которую может обрести над ним один сильный и гениальный человек. В начале XIX столетия художники еще не делают акцента на унифицированной толпе, над которой вдруг возвышаются отдельные личности, как герои, так и антигерои. Различение толпы и героя, разрушение идеалов и создание идолов – это приоритет второй половины XX века. Французская революция, приведшая к Директории, периоду Консульства и Империи, стремилась показать, что героем, подобным Наполеону, может стать каждый. Наполеон – герой-символ, извлеченный «из крови и почвы», пришедший из страны чистых сущностей, «апофеоз западного человека»[4], то есть это герой сакральный, священный, по природе своего возникновения – языческий. Гениальность Наполеона заключалась в том, что он остро ощущал природу своего таланта, понимал свой дар и какое-то время умело им пользовался. Это располагало к нему тех, кто потерпел неудачу с пропагандой просветительства, но также и тех, кто вынужден был сделать уступки Просвещению.

Думается, что именно отсюда возникает та общая позитивная тональность, в которой о нем говорят почти все авторитетные и талантливые авторы. Даже М. Ю. Лермонтов, комически изображающий французов в «Бородино» («Постой-ка, брат мусью»), не забывает всерьез им попенять:

Как женщина, ему вы изменили
И, как рабы, вы предали его[5]

.