Трэвис Мак-Ги

Я жду продолжения. Он улыбается, закатывает глаза и валится ничком на теплый песок. А он огромный, как медведь, к слову сказать. Я хватаюсь за голову, первое, о чем я думаю - инфаркт. Я переворачиваю его, стряхиваю песок с лица и поспешно прикладываю ухо к его огромной волосатой груди. Что я в этом понимаю? "Тум - БУМ, тум - БУМ, тум - БУМ." Может быть, слишком сильно? Но это естественно, мы же только что плавали, Какая-то случайная толстая и очень сердобольная женщина хватает детское песочное ведерко, наливает полное воды и пытается отмыть Майера от песка, набившегося и в волосы, и за шиворот. Я тем временем поджидаю "скорую". У нас на пляжах это дело хорошо поставлено. Они появились через четыре минуты. Меня пускать не хотят, пока я не говорю, что был рядом с ним все это время.

Скачка с сиреной и фонарем. В приемном покое, как и во всех помещениях в городе, жуткая холодрыга. Майера накрывают одеялом и куда-то увозят, а я остаюсь у дверей. Я хожу туда-сюда, чтобы согреться. Черт бы побрал всех этих медиков, у них никогда ничего нельзя выяснить. Ваши вопросы они либо игнорируют, либо отвечают коротко и непонятно.

Появляется тощий мрачный врач, фамилия Квелти, лечащий врач Майера. Я отвечаю на его вопросы в надежде, что он ответил и на мои.

Ничего подобного! Он просто заполняет какую-то форму и отдает ее строгой седой сестре, и она удаляется, - шагом, свойственным лишь медсестрам, учительницам и военным.

- Где он будет находиться, в каком отделении? - спросил я со слабой надеждой.

- Кем вы приходитесь пациенту? - вместо ответа спрашивает врач. Да еще так мрачно. Я озверел.

- Сестрой!

Квелти уставился на меня, как на буйнопомешенного.

- Если вы будете меня разыгрывать, я вам вообще ничего не скажу, отрезал он.

- Хотите монетку, доктор? - как можно невиннее спросил я.

- Нет, спасибо. У вашего друга высокая температура, шум в легких. Вероятнее всего, это грипп, но может быть и еще что-нибудь похуже. До лабораторных анализов я ничего сказать не могу.

Спасибо и на этом.

Что ж, я прихватил с "Молнии" кое-какую одежду, деньги, погрузился в свой голубой "роллс-пикап" и поставил его в пяти кварталах от госпиталя ближе не мог.

Не то чтобы я собирался дежурить сутки под окнами. Вовсе нет. Потайная кабина "Молнии" была забита всем необходимым на шесть месяцев роскошной жизни. Больница лучше некуда. Но это был только план, причем почти невыполнимый.

Но в общем ведь никто не запрещал никому одеваться в белое, не так ли? Вплодь до белых парусиновых туфель. Никто не запрещал носить в нагрудном кармане одновременно пару градусников и карандашей. Никто не запрещает ходить по больницам важной и деловой походкой. Улыбаться и кивать каждому "знакомому лицу" - чтобы твое лицо тоже сочли знакомым. В конце концов, можно же быть немного приветливым с теми, кто так заботиться о тебе, когда ты был здесь последний раз. И предпоследний тоже.

Через четыре дня я выяснил, что круглосуточный пост к Майеру отменен, и он переведен на просто строгий постельный режим. Он был в Южном крыле госпиталя в 455 палате в десяти шагах от сестринского поста. На мою большую удачу, сестры в этом отделении все были как на подбор хорошенькие, молоденькие и смешливые.

После столь неудачного начала мы вполне подружились с доктором Квелти. Он сказал, что если мне так необходимо потратить лишние деньги, так и быть, у Майера будет личная сестра по ночам, с одинадцати вечера до семи утра, по крайней мере пока он на строгом постельном режиме. Сестра у него была просто клад - Элла Мария Мурз, тридцати с чем-то, высокая, темноволосая красавица. Она вышла замуж за одного богатого пациента, который влюбился в нее прямо здесь. Но не так давно он погиб в авиакатастрофе, оставив ее неутешной вдовой с огромным состоянием. Она скоро заскучала и верулась в госпиталь.

Майера привезли в 455 палату в четыре часа пополудни в среду, на следующий день после Рождества. Он похудел, осунулся, как будто голодал несколько месяцев. Лицо было бледным и серым, глаза запали, а веки словно истончились и стали полупрозрачными. После того, как в него вогнали обычную дозу медикаментов на этот час, его оставили в покое. Майер смотрел на меня больными задумчивыми глазами.

- Рождество... уже и вправду прошло?

- Если верить слухам, то да.

- Они меня... закормили своими таблетками. Я плохо соображаю. Говори внятно.

- Рождество было вчера.

Он закрыл глаза и лежал неподвижно так долго, что я подумал было, уж не заснул ли он. Но он просто отдыхал.

- Ну и как оно?.. - спросил он наконец.

- Рождество-то? Ну-у... Рождество есть Рождество. Как обычно.

Он снова закрыл глаза, а я, исполнившись состраданиями, принялся рассказывать ему, как в Канун наряжали елку сестрв, как все выхжали, получив наутро свои подарки - в первых заход. Дневная и вечерная смена получили их сразу по прибытии в больницу. Я был свидетелем всех этих треволнений, потому что сутками торчал здесь. Увлекшись, я не заметил, как он задремал, и я подумал, что Майер вполне удовлетворен - Рождество не обходит стороной даже больницы.