Тревога

— Это ты о чем? — Широкие брови Валиджана снова насупились, ноздри прямого тонкого носа вздрогнули.

Шарофат сощурила глаза:

— Ты хорошо понимаешь, о чем я спрашиваю!

Ему был знаком этот прищур ее глаз. В нем он всегда чувствовал и ум и какое-то странное, неодолимое упрямство. Признаться, он робел в таких случаях.

— Ладно, — сказал он, но не опустил глаз, как бывало. — Но если бы только ты… Я бы тогда…

— Тогда что?

— Тогда я убил бы его! — сжав зубы, выдавил Валиджан. Потом, отведя, наконец, глаза, добавил глухо: — И себя бы убил!..

Если бы не эти последние слова! Шарофат почувствовала, как они враз обезоружили ее. Упреки замерли на губах. Еще она угадала: что-то в нем изменилось. Не могла только понять, что именно. И она ласковее прежнего сказала:

— Но ведь того, что ты сказал следователю, не было, Валиджан? Как ты можешь говорить неправду?

Валиджан долго молчал и как-то странно глядел на жену. И вдруг у него вырвалось:

— Я же люблю тебя, Шарофат!

Слова эти, особенно их тон, поразили Шарофат. Она уловила и нотку той острой ревности, которая всегда отталкивала ее.

— Когда любят, так не поступают.

— Пусть!

— Что пусть? — резко спросила Шарофат. — Бесчестно клеветать на человека!

Она хотела сказать: на такого изумительного человека, — но осеклась, глянув на его хмурое лицо. Потом сказала:

— Раис всегда относился к тебе, как товарищ и настоящий коммунист.

Валиджан промолчал.

— Я прошу тебя, подумай, — продолжала Шаро-фат. — Мне стыдно за… нашу любовь, — договорила она, хотя на языке было: «Стыдно за тебя».

И лишь когда поняла, что слишком сурово произнесла эти слова, добавила:

— Прошу тебя, милый!..

Валиджан точно ждал этих слов — губами припал к ее худым, бескровным ладоням.

А через четверть часа, перед прощанием, когда Шарофат хотела, только другим тоном, заговорить о том же, Валиджан сказал, отводя глаза:

— Ладно. Мне и без тебя там достается.

Теперь Шарофат была готова к встрече с Муталом.

Долго пролежала она, вздрагивая каждый раз, когда кто-нибудь стучался или заходил в палату.

Мутал приехал к вечеру, часам к пяти, когда нижние ветви молодого тополя у окна окутались тенью. Но он был не один, вместе с ним приехала Муборак.

Мутал исхудал, как-то весь потемнел, скулы выдавались резче обычного. Однако той глубокой печали, о которой говорили друзья, она не увидела в его глазах.

Он был по-особенному спокоен, собран.

Муборак, тоже заметно похудевшая, наоборот, не успев войти, заехала, затараторила совсем по-женски:

— Ой, милая Шарофат, как ты нас всех напугала! Ужас!.. Места себе не находим…

Мутал только кивнул головой и улыбнулся тепло и просто, как умел всегда.

Они побыли с полчаса, рассказали, как дела в Чу-кур-Сае. И удивительно: рассказывали весело, то и дело вспоминали какие-то смешные детали. И ни словом не обмолвились о том, о чем с таким волнением говорила Каромат. Особенно старался Мутал. Как только Шарофат пыталась намекнуть, что у него дела идут неладно, он с новой энергией начинал шутить, вспоминал что-нибудь забавное.

Только когда прощались и Муборак вышла первой, — кажется, догадавшись о чем-то, — Шарофат задержала его руку и проговорила робко:

— Вы не беспокойтесь, Мутал-ака, я…

Мутал не дал ей кончить. Вскинув брови, спросил:

— А почему я должен беспокоиться, Шарофатхон?

Он глядел так ласково и грустно, как может глядеть давний, преданный друг, а может и любимый.

— Нет, серьезно. Я о Валиджане… — Шарофат смущенно отвела взгляд от его ласковых карих глаз. — Я говорила с ним.

Мутал снова опустился на табуретку и своими большими костистыми руками прикрыл слабую ладонь Шарофат.

— Послушайте, Шарофат, — сказал он тихо. — Мне ничего не нужно. Ничего! Мне достаточно того, что вы остались живы. Вы молодчина, слышите?

Шарофат показалось, что глаза его подернулись влагой. Наверное, только показалось. Не может быть, чтобы он плакал!

— Вы живы! Слышите? И мне больше не надо ничего! — повторил он. Потом быстро встал и вышел не обернувшись. Наверное, эта неделя не прошла даром — нервы сдали.

Шарофат посмотрела на его согнутую широкую спину и вдруг снова заплакала, тихо и счастливо.

XI

Палван приоткрыл калитку во двор, и Апа, расстилавшая одеяло на супе в глубине сада, выпрямилась, приветливо сузила свои чуть косящие глаза,

— Милости просим, заходите! Ждем вас.

Равшан прошел на почетное место, сел, подогнув ноги. Перед айваном жена Латифа, молоденькая, черноглазая, подбрасывала угли в самовар.

— Как там раис? — Апа мотнула головой в сторону правления колхоза. — Слышал он про телеграмму?

— Услышит, никуда не денется.

— Еще бы! Теперь секретарь обкома наломает ему хвост! — подтвердила Апа.

— Значит, с успехом тебя можно поздравить? — Равшан прилег, облокотившись па подушку.

— Успех полный! Сейчас все расскажу. Соберу только достархан.

— Оставь ты достархан! Сперва давай о деле…

— Что вы, как можно? — Апа засмеялась. — Ради такого случая не грех и барана зарезать. Латиф-джан поехал за Султаном.

Она сунула босые ноги в калоши, рысцой побежала на кухню, шурша подолом атласного платья, которое так и не сняла. На ходу крикнула невестке: