Тревога

Аркадій Иванычъ бродитъ взадъ и впередъ, и мысли его длаются мрачными… Ему почему-то приходитъ въ голову, что иногда на рудник бываетъ невыносимо скучно. Тамъ, гд-то въ глубин «россійскаго государства», трепещетъ теперь смлая мысль, люди работаютъ сознательно и дльно. Говорятся рчи, читаются доклады, и все мужественное встало и пошло навстрчу врагу «россійскаго государства». А врагъ это — темень, такая же глубокая, какъ за окнами казармы… Что здсь? Казармы, испитые, грязные люди, катакомбы подъ землей. Болзни, нужда, липкая глина и безжизненные куски руды… И люди здсь какіе-то отбросы… Ругаются, пьютъ и гибнутъ. А онъ что здсь? Посмотритъ работы, подсчитаетъ и длаетъ «смарки» при разсчетахъ въ пользу своего владыки — завода. И смарки эти безсовстныя, грабительскія, и никто не говоритъ объ этомъ… Ни протеста… Рабочіе молчатъ, а управитель требуетъ этихъ смарокъ. Получаютъ разсчетъ, напиваются, хвораютъ, и опять идетъ эта безсмысленная жизнь подъ землей, опять человкъ дышетъ гнилью и угаромъ… Вся жизнь впотьмахъ… Старики въ тридцать лтъ! Малорослые, согнутые, съ срыми лицами. И дти у нихъ родятся чахлыя… Иногда прізжаетъ начальство — культурные инженеры. Ходятъ по работамъ, смотрятъ, спускаются въ шахты и брезгливо, съ опаской, ползутъ въ мокрыхъ штрекахъ и забояхъ. Вылзутъ наверхъ — и все то же свинство: штрафы, смарки, ругань и требованіе исправности… И никто изъ нихъ не скажетъ по-человчески. Не войдетъ въ положеніе… Свиньи!.. Нтъ, надо бжать съ проклятаго рудника… Бжать — и еще учиться… И научиться уважать человка и цнить въ немъ душу… Тогда еще, можетъ, что-нибудь и выйдетъ…

Аркадій Иванычъ шагаетъ изъ угла въ уголъ, и на душ у него длается совсмъ тяжело. Бшеный втеръ рветъ ставни, трясетъ крышу, а Никита легъ на нары и храпитъ. Скверная, тяжелая жизнь…

Онъ подходитъ къ стн и тихонько снимаетъ гитару. Аркадій Иванычъ любитъ этотъ инструментъ, и когда играетъ, то обязательно подпваетъ теноромъ. И теноръ у него молодой, нжный и звенящій… Любитъ онъ пть чувствительные романсы и больше поетъ въ одиночку, ибо товарищи иногда подсмиваются надъ нимъ. И когда Аркадій Иванычъ поетъ, то душа его сжимается, и ему всегда приходитъ въ голову въ это время, что жизнь несовершенна, что люди ненавидятъ другъ друга, и въ жизни не достаетъ счастья…

Аркадій Иванычъ настраиваетъ гитару. Никита храпитъ, лампа мигаетъ нервно и бросаетъ по угламъ уродливыя тни. Всплывая наверхъ бархатистыми звуками, сквозь бшеный и мятежный грохотъ бури, гитара точно хочетъ разсказать, что не все на свт бури и грозы, не все блдныя тни испитыхъ и забитыхъ людей. И свжій молодой теноръ поднимается и плыветъ по казарм. И мягкимъ, рокочущимъ звукомъ сливается гитара съ псней…

— Что-жъ склонилася ты надъ ркою
И задумчиво въ волны глядишь?
Увлеклась ли ты грустной мечтою,
Иль за быстрой волною слдишь?

И все точно скрывается изъ глазъ. Бродитъ у рки милый призракъ, задумчивый и блдный. Шелеститъ рка молодыми ракитами, играютъ волны, и вся эта казарменная жизнь, тусклая и злая, потонула въ золотистыхъ волнахъ…

Немного погодя, Аркадій Иванычъ встаетъ, вшаетъ осторожно гитару и долго еще бродитъ изъ угла въ уголъ. Потомъ онъ раздвается и ложится…

* * *

Ночью его разбудилъ глухой стукъ о ставень. Часы показывали двнадцать. Никита храплъ на нарахъ. Въ печк погасло, и втеръ въ труб наигрывалъ тише. Стукъ повторился.

— Никита!.. — зоветъ Аркадій Иванычъ.

Сторожъ шевелится.

— Никита!

Никита медленно встаетъ, чешется и бурчитъ въ сторону печки:

— Погасла, жидъ-те изломай…

— Тамъ стучатъ, Никита…

— Гд?

— Тамъ… На улиц…

Никита лниво встаетъ съ наръ, отчаянно зваетъ и ворчитъ:

— Кого это лшій даетъ? Таскаются люди по ночамъ…

Онъ уходитъ, и слышно, какъ онъ на двор съ кмъ-то кричитъ. Минуту спустя онъ входитъ и говоритъ совершенно спокойно:

— Прохора на седьмомъ придавило…

Аркадій Иванычъ вскакиваетъ съ постели и растерянно глядитъ на Никиту. А тотъ зваетъ, кладетъ на печь полнья и комментируетъ:

— И всегда это на седьмомъ больше…

— Кто приходилъ? — спрашиваетъ Аркадій Иванычъ.

— Ванька Рыжій…

— Отчего ты не позвалъ его ко мн въ казарму?

— А я думалъ, васъ нечего безпокоить… Задавило, такъ не вернешь…

Аркадій Иванычъ злится, онъ готовъ избить Никиту, но молча надваетъ сапоги, куртку и говоритъ сурово:

— Въ которой казарм жилъ Прохоръ?

— У старателей…

— Запри за мной дверь…

Штейгеръ выходитъ на улицу. Страшная темень, какъ чернила, залила рудникъ. Лсъ рычалъ близко, чувствовалось его влажное дыханіе, но глазъ не видлъ его. Аркадій Иванычъ отлично зналъ вс тропинки на рудник, вс шурфы и шахты. Онъ увренно двинулся впередъ, однако тотчасъ же сбился и долго искалъ дорогу къ казарм старателей.