Тревожная Балтика. Том 1

Правильно – строевой подготовкой. Но не просто подготовкой, а до кровавого пота, до стертых подошв кирзовых ботинок и потери чувствительности ног. Час? Два? – Три!! Под дикий рев старшины курсанты часами трамбовали асфальт, ненавидя свою долю. Устав орать, старшина принимал решение сменить поле деятельности.

Подумывая о каскадах новых препятствий, он давал указание взбегать на второй этаж ротного помещения, заставляя по нескольку раз мчаться туда и обратно и всегда оставаясь недовольным их рвением.

Терзаясь чувством собственного бесправия, курсанты обессиленно плюхались на табуретки, не успевая прийти в себя, как тут же вздрагивали от окрика отца-командира:

«Рота-а… построение на средней палубе!» Начальствен ный бас стал сущим проклятием для расслабившихся на табуретках невольников. В ответ они только зло цедили сквозь зубы: «Оп-пя-ять начина-ается». Но вскакивали и тут же мчались на грозный зов, вытягивались по стойке смирно.

– Объясняю новую задачу! – гремел перед строем старшина, широко разевая пасть и наблюдая за полным повиновением подчиненных, держал паузу. – Отработка элементов дня![1] – огласил он абсолютно идиотскую фразу, которую все не раз слышали. – Рот… а-а… к своим койкам, бегом ма-арш!..

Не успевали выполнить приказ, как он вновь заставлял занимать прежнее место, многократно повторяя команду бежать туда и обратно: «Рота-а-а, к своим койкам, бегом ма-арш!»

Пропитавшись потом, помещение превратилось в сплошной полигон бесконечных воспитательных действий, длящихся от подъема до отбоя.

«Отработка элементов дня» была ни чем иным, как заполнением дыр в распорядке дня, «солдатским дебилизмом», когда в полном смысле из ничего можно было сделать нечто, и это «нечто» раздувалось до таких размеров, что оставалось только гадать, кто научил командиров подобным дикостям.

Наивное мальчишеское понимание службы как преодоления реальных препятствий быстро разлетелось вдребезги, оказавшись среди запыленных стен с бесконечными рядами двухъярусных коек, напоминавших перилами тростниковые заросли. В беспределе беспорядка распорядок дня вовсе и не предусматривал занятий спортом, тем более что отсутствовал даже самый простой инвентарь.

Оторванные от бурной гражданской жизни, молодые парни оказались в совершенно диких условиях, где думать можно только по команде старшего и «согласно распорядку дня». Перед всеми была поставлена единственная задача: как можно меньше думать и не задавать никаких вопросов.

Мирков не помнил ни одной минуты, когда мог бы побыть в одиночестве. Не принадлежал самому себе: то он чувствовал в строю локоть соседа, то сопение тесно сидевших товарищей, то приглушенные недовольные голоса. Хо телось забиться в какой-нибудь укромный уголок и затаиться. Сумасшедший ритм жизни не позволял даже заводить знакомства, общение практически ограничивалось соседями по койкам. В этой скученной круговерти каждый был беспомощен перед мясорубкой армейской жизни.

Кажущийся порядок на самом деле представлял собою полную анархию и своеволие младших командиров, которые кроме распоряжений своего старшины были обязаны выполнять команды и требования еще шести вечно орущих старшин.

И когда казалось, что вот-вот наступит долгожданный отдых, эстафетная палочка переходила к другому желающему поразмяться командиру. И уже он привычно орал: «Рота-а-а!», что обязывало вскочить и слушать дальнейшие указания.

Все, что от них исходило, нельзя было назвать речью как таковой, скорее, криками, переходящими в дикий ор, именуемый «командирским голосом». Впервые столкнувшись с подобным явлением, курсанты дивились. Но если бы подобные звуки не существовали, то и не существовало бы того авторитета, которым, как заслонкой, прикрывались власть имущие. Это было чем-то таким же, что и оружие для солдата, умеющего защитить себя и других. И вовсе не важно, какой ты человек и что хорошего сделал в жизни, важно, какое у тебя горло. Мощностью голосовых связок оценивалась работа «товарищей-старшин», так как от этого зависели не только порядок и авторитет, но и получение знаков отличия, благодарностей и отпусков.

Больше всех докучал неуклюжий старшина 2-й статьи Забродский, человек с усталым лицом, открыто издевавшийся над подчиненными. Он словно радовался страданиям других людей, находя в этом прелесть. Деспотизм Забродского вмиг проявлялся, когда он обрушивал на беззащитных курсантов весь свой садистский арсенал. И тогда вокруг все кипело, превращая людей в бешеных собак со взмыленными спинами. В пылу страсти его крики были подобны звериному реву орангутанга. Врастая в пол, Забродский беспрестанно кричал, заставляя многократно повторять только что выполненное упражнение.

Словно иерихонская труба, обрушивал децибелы мощного баса на шеренги замеревших парней, приговаривая: «Вы – „душары“… и другого к вам отношения не будет!»

Его «душары» раскатывалось оглушительно гулко, выворачивая душу наизнанку. Любимое слово делил на двечасти: сжимающий сердце слог «ду!», рыком рвущийся из глотки, и тут же, вслед, змеиным шипением «ш-ш-ша-ары!», заставлявшим цепенеть ряды.