Тревожная служба. Сборник рассказов

Выбиваясь из сил, Адам пытался вновь подплыть к дереву. Меня охватил ужас, и, когда он опять принялся стаскивать багром канат со скобы, я готов был ударить его по рукам. Неужели он не видит, что все напрасно, что нужно спасаться самим?! Когда в проволочном канате толщиной в два пальца осталось всего несколько отдельных проволок, я не выдержал. Опрокинувшись назад, я вывалился из лодки и на мгновение увидел широко раскрытые глаза Адама. Он опять поплыл вдоль проклятого каната.

Я неплохо плавал, и все же мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы удержаться на поверхности воды. Хотя понятие поверхности было в данном случае относительным, поскольку дождь лил как из ведра и вода была повсюду. Отплевываясь, я плыл против течения, но оно было очень быстрым и сильно сносило. Вдруг что-то схватило меня за ноги и потянуло за собой. Оказалось, это был большущий сук толщиной сантиметров двадцать с целой кроной веток,, торчащих из воды. Я пытался освободиться от этих плавучих зарослей, но все напрасно. Вскоре меня вновь прибило к канату, и здесь мне наконец удалось выбраться из зеленой «клетки». В глазах плыли круги. Я судорожно глотал воздух, потом инстинктивно схватился за попавшийся под руку предмет. Это был все тот же сук, только с другой стороны. Под тяжестью моего тела он погрузился в воду, и ветви поднялись над рекою, как плавучая роща. В этот момент я оказался как раз под канатом. И вдруг что-то рвануло из-под меня мою опору. Увидеть я ничего не успел, но услышал резкий свистящий звук и ощутил сильный удар. Канат оборвался, и его конец ударил по ветвям сука, за который я держался. Значительная часть веток была срезана, как бритвой, но оставшиеся все же затормозили удар. Солдаты на понтоне остались невредимы.

Адам подгреб ко мне на лодке. Лицо и руки его были в крови, китель разорван. Он протянул мне весло. А ведь я оставил его одного, бросил в беде. Теперь я готов был провалиться сквозь землю от стыда. Положение у меня было незавидное. Что должен чувствовать человек, которого в минуту опасности покинул его товарищ? Как он должен вести себя с ним? Теперь, когда опасность была позади, я бы все отдал, чтобы испытать ее вновь, и обязательно вместе с Адамом. Чувство радости и облегчения от того, что он остался цел и невредим, омрачалось сознанием собственной вины. Это сознание невыносимо терзало меня. Я был уверен, что товарищи отвернутся от меня, стоит им узнать о моем отвратительном поступке, и даже время не сможет исправить непоправимое.

Могу себе представить, как я выглядел, когда Адам вытаскивал меня из воды. И вдруг он сделал то, чего, казалось, никак не должен был делать, — схватив мою руку, крепко сжал ее. Это окончательно выбило меня из колеи.

И когда через некоторое время был заменен канат и линия понтонов протянулась почти через всю реку, а мы снова проталкивали дрова и бревна под трос, Адам находил для меня какие-то подбадривающие жесты. Когда мы менялись, он с улыбкой кивал мне и, как и раньше, слегка сжимал руку. Это меня удивляло и даже сердило. Хватит! Пусть он оставит меня в покое! Я сам прекрасно знаю, что он был молодцом, а я оказался трусом, он сумел взять себя в руки, а я нет. Должен же он понять, что сейчас мне невыносимо стыдно перед ним. Мне даже казалось, что своим великодушием Адам стремится подчеркнуть свою храбрость и хладнокровие. Я было собрался объясниться с ним начистоту, но, подумав, решил не касаться этого вопроса. В конце концов, скоро мы разъедемся в разные стороны, и неприятное происшествие будет забыто. Я старательно делал вид, будто ничего не произошло, и на улыбки Адама отвечал тем же.

Весь следующий день Адам не отходил от меня. Мы с ним как бы олицетворяли собой польско-германскую дружбу. Мог ли кто-нибудь догадаться о том, что нас связывает! Адам продолжал коварно разыгрывать свою роль, и я никак не мог отделаться от него.

В последний день по окончании маневров в окружном центре состоялся сводный парад участников учений, а вечером в Доме культуры — большой бал для солдат и офицеров. В громадном зале от пола до потолка висели на стенах зеркала, создававшие впечатление безгранично большого помещения. Царило оживление, повсюду раздавались шутки и смех. Не было ни одного уголка, где было бы тихо и грустно.