Генерала Деникина поддержал его подельник генерал Алексеев (тот был напыщенным ослом, с необыкновенным талантом нести всякий вздор по вопросам, в которых считался авторитетом). Последний, усмехаясь, как сытый толстый тигр, не отрицал выгод движения на Царицын, но, однако, считал, что Кубанцы никуда из своей области не пойдут. Сама же Добровольческая армия якобы пока еще слаба, нуждается в отдыхе (!!!! да сколько уже можно отдыхать пока другие воюют?) и пополнении, в чем ей с какого-то перепугу должно прийти на помощь войско Донское. В общем, по всем законам этих трусливых генералов как дезертиров следовало тогда же расстрелять на месте!
Итогом длительных разговоров намечалось расхождение армий в противоположные стороны: Донцы, очищая область, вынуждены были двигаться на север, к Москве, и биться лбом со всей Россией, а трусливая Добровольческая армия уходила на юг, в глубокий тыл, на курорты Кавказа и Краснодарского края.
Здесь же на совещании в станице Манычской выяснилась крайняя нетерпимость генерала А. Деникина к немцам, что, по мнению Донского командования, не отвечало ни текущему моменту, ни обстоятельствам.
Приведу Вам характерный пример слабоумия этого субъекта. Генерал Деникин негодовал, багровея от ярости, например, даже на то, что мною для боя за селение Батайск, в боевом приказании Задонскому отряду было, между прочим сказано, что правее нашего отряда будут действовать германцы, а левее — отряд полковника Глазенапа Добровольческой армии.
Генерал Деникин, этот лицемерный пес, считал недопустимым и унизительным действия добровольцев рядом с немцами и требовал уничтожить это распоряжение. Генерала Деникина, сильно раздражало наличие в Донском штабе, с его точки зрения такого компрометирующего документа, говорившего о совместных действиях добровольцев и немцев под Батайском, почему он и настаивал на его немедленном уничтожении. Нечистая совесть, ясное дело, поскольку в мозгу у него явно одна извилина, да и та прямая. И поделом мерзавцу. Не надо обрывать шторы, не ты их вешал!
Что написано пером — не вырубить топором! Выполнить просьбу Деникина уже было невозможно, из-за отсутствия под рукой машины времени (!!!!), так как бой фактически произошел три дня тому назад, закончившись полной победой над красными этих трех своеобразных "союзников". Правая колонна — германцы: с присущей им пунктуальностью и тщательностью выполнившие приказ начальства; на своих соседей слева смотрели скорее дружески, чем безразлично и совершенно не интересуясь кто — за ними.
Средняя и главная колонна — Донцы рассуждали просто: главный враг — большевики; соседи справа и слева наступают против красных, значит, они — союзники и друзья.
Наконец, левая колонна — были добровольцы. Я не знаю, как они были настроены, но полагаю, что едва ли они могли быть недовольны, отлично сознавая, что благодаря поддержки немцев, расцениваемых высшим их командованием неприятелями, их задача была сильно облегчена и они достигли своей цели с наименьшими усилиями и жертвами.
Я не мог ни понять, ни подыскать оправдание страусиному поведению верхов Добровольческой армии в отношении немцев. С одной стороны, генерал Деникин, с упрямством сумасшедшего (знаете ли, даже предатели обладают патриотической гордостью), до мелочности отстаивал чистоту принципа верности вероломным "союзникам", провернувшим революцию и бунт, а с другой он настойчиво просил у Дона помощи оружием и снаряжением, причем принимая такую, определенно знал, что все это Донским Правительством получено от германцев и Украины.
Одновременно, слабоумная добровольческая пресса (а другой там не было) с согласия и одобрения Добровольческого командования, метала гром и молнии против Скоропадского и немцев, клеймила и называла всех изменниками, кто поддерживал контакт с немцами, а в то же время начальник штаба Добровольческой армии генерал Романовский, в тяжелые минуты напряженных боев и недостатка боевых припасов, звал меня к аппарату, слезно прося помочь им пушками, снарядами и патронами, обычно добавляя в разговоре, что если у нас нет запасов в складах, то все нужное для них мы можем получить от немцев!
Ясно, что такая нехитрая игра велась без проигрыша: пока главенствуют немцы, их можно использовать не непосредственно, а через Дон; окажутся победителями союзники — Добровольческая армия чиста перед ними и готова лизать им сапоги за аренду Парижских квартирок для начальства.
Хуже всего, что зародившаяся в кругах предательской Добровольческой армии ненависть к германцам, вскоре заразила и донскую оппозицию, всегда имевшую теплую поддержку в лице Добровольческого командования. Это подрывало все основы нашей борьбы, предавало казачество и открывало ворота большевикам.
В августе месяце на одном из заседаний Войскового Круга раздались голоса оппозиции, обвинявшей Атамана за его сношения с немцами и ставившие в пример кристальную чистоту Добровольческой армии и ее непоколебимую веру в союзников.
Тогда П. Н. Краснов встал и сказал, лучась отеческой улыбкой: