Тревожное счастье

По дороге с фермы Сашу догнал ехавший в телеге взволнованный молодой человек; он искал ее. И Саша, не предупредив Петра, поехала в соседнюю деревню. Она не думала, что долго задержится там.

Петро, у которого и без того было скверно на душе, сидел в хате и заставлял себя читать, хотя чаще, чем в журнал, смотрел в окно и прислушивался к шагам во дворе, к стуку калитки — не идет ли Саша. Так ждал он часа два, потом выбежал из комнаты, помчался в амбулаторию. Там висел замок. В саду Саши тоже не было. Петро спросил у хозяйкиной дочки, не знает ли она, куда пошла тетя Саша.

— Тетя Шура? Наверно, к больному вызвали, — совсем по-взрослому успокоила девочка.

Его почему-то разозлило, что все зовут ее Шурой. Он не любил это ласкательное имя и раздраженно сказал девочке:

— Не Шура, а Саша. Запомни это.

— А все зовут Шурой.

— Все — дураки.

До этого он как-то стеснялся показываться на улицах, а тут смело зашагал по селу, заглядывая в окна. Возможно, она где-нибудь в одной из хат? Чем занята? Может, она увидит его из окна, выйдет и объяснит, почему она пропала?

Когда стемнело и в хатах зажглись огни, беспокойство стало расти и вдруг сменилось страшной ревностью. Петро ходил вокруг квартиры и амбулатории, не зная, что делать, куда еще броситься в этой чужой деревне с чужими людьми, которые, как казалось Петру, относятся к нему, как и хозяйка, неприязненно, враждебно. При мысли, что Саша сейчас, возможно, на свидании с другим, у него темнело в глазах. Он повторял самые безжалостные слова, которые скажет ей. Он вспоминал разговор, который днем так обрадовал его, и теперь переоценивал каждое Сашино слово: «Ага, так вот почему ты сказала: „Мне кажется, что мы никогда не будем вместе“. Мне теперь понятно, почему тебе так кажется! И ты еще толкуешь о красивых идеалах! Не зря хлопцы говорили, что все вы такие… Нет, нет… Саша, милая, ты не такая, я знаю. Ты искренняя, ты хорошая. Но где ты? Куда ты пропала? Зачем ты издеваешься надо мной?»

Хозяйка позвала его ужинать. Он отказался.

«Подавись ты своим ужином, скряга этакая!»

И вдруг поведение хозяйки он связал с исчезновением Саши. «Может, какой-нибудь родственник… Потому она и хочет меня поскорей выжить. Я уйду, уйду. Но вы еще вспомните меня! — неизвестно кому угрожал он и снова, устыдившись, оправдывал Сашу: — Глупости все это. Не может Саша так кривить душой. Не такая она. Но почему она не сказала, куда пойдет?»

В глубокой задумчивости он просидел возле амбулатории до поздней ночи, пока в деревне не погасли огни. Был конец августа, и ночи уже дышали осенью. Стало холодно. Почувствовав озноб, он вошел в хату. Через кухню прошел не тихо, не опасаясь разбудить хозяйку, а нарочно шумно, грохнув дверью. Лег под одеяло, но не мог ни согреться, ни заснуть. Его трясло как в лихорадке, и он подумал: хорошо бы по-настоящему заболеть — ей назло.

Саша вернулась на рассвете. Она вошла неслышно и на цыпочках кралась к своей кровати. Он остановил ее громким вопросом:

— Где ты была?

Она вздрогнула от неожиданности.

— Ты еще не спишь? Тише.

— Где ты была? — Голос его задрожал от обиды.

— У больной.

— До утра у больной?! — презрительно проворчал он.

— Чудак ты! Принимала роды. Родился мальчик…

— Роды?

И сразу пропали все его многочасовые страдания, сомнения, разочарования. Опять вернулось ощущение счастья, покоя. Он легко вздохнул и даже тихо засмеялся. В его сердце, кроме любви, появилось к Саше какое-то особенное уважение: она присутствовала при рождении человека — великом таинстве, при котором ему, дорожному технику, вероятно, никогда в жизни не присутствовать! Нет, она не только присутствовала, она помогала родиться человеку, без нее могло бы случиться несчастье. Вот какая она, его Саша! И ему стало страшно стыдно за свою ревность. Какой он глупый! Так плохо думать о Саше! Он тут же поклялся, что никогда-никогда в жизни больше не подумает про нее плохо.

— Прости, Сашок, — прошептал он виновато.

— За что?

— Я ругал тебя… Ты пропала невесть куда.

— Извини, что не предупредила, — она подошла и положила ладонь на его горячую голову. — Спи.

Он схватил ее руки и прижался губами к ее холодным от эфира, спирта и ночной сырости пальцам.

Казалось, кончились все неприятности, наступила пора безоблачного счастья. Но одно — юношеский ум, который способен логично оценить все события, по-философски понять и примириться даже со скупостью хозяйки, и совсем иное — юношеские чувства, над которыми ум подчас не имеет никакой власти. Петро поклялся, что никогда его сердцем не овладеет такое отвратительное чувство, как ревность, и что он не будет обращать внимания на хозяйку и на то, чем она станет его кормить, и назло ей будет жить две недели, а то и больше. (Занятия, в связи с практикой, у них начинались на месяц позже — в октябре.) Но все эти клятвы имели силу до утра, пока он спал. А потом опять начались неприятности. И опять из-за хозяйки.