Тревожное счастье

— Опять самолеты, — заметила соседка.

— Нет, танки! — сразу определил Даник. — Наши взорвали мост на шоссе, и они идут через речку у фермы. Прямо к броду вышли, будто показал кто.

— Разве мало они забросили шпионов? — снова спокойно и рассудительно откликнулась Саша.

— Чтобы взорвать мост, пошел на смерть Алеша Кошелев. Запомните его имя! — так же торжественно, как сказали ему, произнес Даник и тяжело вздохнул. — А все равно это не задержало их. Что наша речка!

Женщины не спросили, кто такой Алеша Кошелев и откуда Даник все знает. Вообще с этого дня сестры перестали считать его ребенком, за которым надо приглядывать. Он повзрослел на их глазах, и они внимательно прислушивались к его словам.

— Может, и наши где-нибудь вот так же, — всхлипнула соседка, услышав о смерти Кошелева. — Отступают, отступают, а потом…

— Пусть не отступают, — сердито перебила ее Саша. — Мой не отступает! Моему некуда отступать… Потому они и держатся там.

— Откуда ты знаешь? — удивился Даник.

— Ты же сам читал сводки!

Саша каждый день просила брата приносить ей газету и со страхом искала среди горьких новостей сообщения о сдаче Мурманска. Сообщения такого не было. Наоборот, она прочитала строчки, убедившие ее, что город, где служил Петро, не сдан, стоит, борется. И очень может быть, что это ее и спасло. С детской наивностью она верила, что там, где ее Петя, не отступают, что там дерутся по-настоящему. А эта вера порождала другую: что он жив, что он будет жить. Поля лучше кого бы то ни было понимала сестру, а потому дернула брата за рукав и вдруг сказала:

— Пойду-ка я принесу чего-нибудь поесть. Не помирать же нам здесь с голоду.

Под вечер на юго-востоке, куда отступили наши, снова загремела артиллерийская канонада. Все поняли: за лесом, там, где начиналась украинская земля, разгорается бой. Это недалеко — километрах в пятнадцати. И Саша с надеждой, с душевным трепетом прислушивалась к выстрелам: «А может быть, это перелом? Может, вернутся наши?» Но нет, напрасны ее надежды, очень уж много идет их, гитлеровцев. Они заполнили деревню, шныряли по всем углам. На улице буксовали на песке их машины. Солдаты заходили во дворы, в хаты. Должно быть, зная об убежищах, прошли по огородам и приказали людям вернуться в дома и заняться обычными делами. Оккупантам хотелось показать, что власть у них прочная, что они умеют в первые же часы навести должный порядок.

Саша, выглянув из убежища, увидела немца, стоявшего под грушей с автоматом на груди, и в ужасе отпрянула назад: солдат показался ей похожим на того, что вел их на расстрел. Саша, наверно, так и осталась бы там, в темной яме, но плачущая дочка выдала их. Немец терпеливо ждал, пока все вылезут. Поля силком вытащила Сашу.

— Выходи, глупая! А то, чего доброго, еще стрелять станут.

Немец, увидев ее с ребенком, приветливо закивал головой, заулыбался:

— О, мутер!

Но Саша не верила этой приветливости, улыбкам и волновалась за Даника: тот смотрел на врага с ненавистью. Немец, должно быть, прочитал эту ненависть в его глазах, потому что нахмурился, совсем другим тоном крикнул: «О-о!», погрозил Данику, дулом автомата показал на дом:

— Лос!..

Он довел их до хлева и побежал во двор напротив, где весело смеялись солдаты. Трояновы скоро поняли, почему там такой хохот: с немцами разговаривал по-немецки дед Андрей, их сосед. Этот чудаковатый и болтливый дед в первую мировую войну, будучи уже немолодым человеком, обозником, попал в плен и года два пробыл в Германии. Теперь дед демонстрировал свое знание чужого языка. Вскоре, когда немцы, вволю посмеявшись, разошлись, дед появился в хате у Трояновых веселый, оживленный.

— А что, не говорил я вам? — крикнул он еще с порога. — Я всегда твердил, что немцы народ культурный. Ты погляди, какую зажигалку мне подарили. Чик! — дед щелкнул зажигалкой и, довольный, как ребенок, засмеялся. — Где Саша? Перестань дрожать, глупая. Это на тебя какие-то бандиты напали. В семье, говорят, не без урода. Бандиты везде есть.

Саша, как только вошла в хату, забралась с дочкой на печь и завесилась тряпьем, чтобы не было видно. Слова деда больно поразили ее. В то время, как сердце обливается кровью от великого горя и обиды, когда мысли путаются в голове, этот старый дурень радуется да еще похваляется какой-то игрушкой… Как ему не стыдно! С ума он сошел, что ли? Саша не выдержала, шепотом, но с болью у нее вырвалось:

— Замолчите, дед! Горе пришло, а вы… Неужто не понимаете, что случилось?..

— Дед за зажигалку все готов продать! — злобно бросил Даник, до сих пор считавший деда Андрея своим другом.

Старик, видно, понял неуместность своих слов и испуганно замахал руками:

— Что это вы! Разве я не русский человек? Это я только для того, чтоб Саша не очень боялась их. Что не все они такие, есть культурные…

— Поглядим на их культуру, — отозвалась Поля, молча и, как всегда, старательно прибиравшая хату — подметала мел, осыпавшийся от взрывов.

— Поглядим, поглядим, — согласился дед и с необычной для него поспешностью выскочил из хаты.

— Старый дурак! — выругался Даник и тоже вышел во двор.