Тревожные будни

— Иди, Женя, корми сестренку.

Санин Женя потоптался и ушел. «До свидания» не сказал — не до того Жене Санину.

— Расстроил человека, — сказал Мокееву Олег.

— Кто его знает! У меня впечатление такое, что я сам больше расстроился, — сказал Мокеев. — Веришь, я как вижу, пацан на улице падает или просто спотыкается, у меня в паху холодит, будто сам валюсь. Раньше не было, а как сына вырастил — холодит. Своему я мопеда не куплю, это уж будьте спокойны.

— Что так?

— А так, баловство. Денег не жалко, но ведь и дорого по нашим-то прибылям. Я, понимаешь, боюсь своего парня испортить. Вольной валюты ему не даю. Валя в школе тоже не ахти какие тысячи зашибает, очень не разойдешься. А сам я в четырнадцать лет шестьсот рублей домой приносил, копейка в копейку. Семь классов окончил и — работать. В совхозе мать счетоводом работала, рублей семьсот приносила — деньги еще старые были, — Да я — шестьсот. Воду возил от речки. Бочка круглая, лошадь старая, подъем крутой. В речку загонишь телегу задним ходом — да черпаком, черпаком! А черпак ведерный — наломаешься, пока бочку нацедишь... А в гору заскрипит телега да вода из горловины побежит — веришь, так бы ладонями и собрал обратно, да. А ты говоришь — мопед... Самое выгодное дело было, но меня только через год к нему допустили — камень ломать. Бригада была, мы этот камень там же, у речки, ломали — на берегу, из обрыва. Потом известь из него производили... Он такими плитами ломался, так мы, пацаны, эти плиты на телегу по двое, по трое кидали, враскачку. Поворочал я всласть. И про мопеды, знаешь, Олег, не было про мопеды разговору...

Мокеев поводил пальцем по стеклу на столе. Под стеклом лежала телеграмма отца.

— Теперь время другое, — сказал Ростислав Яковлевич, — Благо, понимаешь, состояние растет...

— Другое, — согласился Мокеев, — кто спорит. Но я так понимаю, Яклич, что для всякого состояния у нас должен быть один закон: удовольствие пусть вперед работы не забегает. Иначе мы себя испортим.

— Это так, — сказал Яклич.

Вошел Суржин, или, как в ГАИ все его звали, лейтенант Володя. Было еще два Володи; все Андреевичи, Этот был лейтенантом Володей, в отличие от двух капитанов.

Лейтенант Володя был старым приятелем Мокеева, занимался он дорогами, строителями, неурядицами и непрерывным улучшением организации движения. Улучшение это всегда во что-нибудь упиралось, часто в непредвиденное. Лейтенант Володя каждый раз, встречая административное препятствие, удивлялся искренне, по-детски. Он горячо доказывал «смысловую сторону вопроса», смешно разводил руками, когда его не понимали или делали вид, что не понимают. Потом, немного остыв, лейтенант Володя приступал к длительной осаде, готовил убедительные письма в инстанции — о «смысловой стороне проблемы», — подшивал ответы, составлял графики, вычерчивал схемы — словом, как он выражался, «развивал и двигал». Наверняка и теперь лейтенант Володя развивает и двигает какое-нибудь очередное и очевидное дело, и сейчас просто зашел поплакаться старому приятелю в жилетку.

— Привет, — сказал лейтенант Володя, — привет дежурной службе. Как несете?

— Хорошо несем, — ответил помощник Олег.

— Пока тихо, — сказал Мокеев. — Привет, смысловая сторона.

Этого хватило, чтоб лейтенант Володя завелся:

— Да откуда смысл!.. — Он отмахнулся. — На стыке проспекта Свободы и Калинина эти кусты идиотские никак не вырублю... И не могу сообразить — почему... Тьфу!

— Во-первых, не кусты, а яблони, — поправил Мокеев.

— Кусты! — с нажимом сказал лейтенант Володя. — Кусты! Потому что яблони обязаны давать яблоки. А на этих кустах никто отродясь яблок не видал...

— Зато как по весне цветут! — возразил Мокеев, слегка подражая зампреду горисполкома — его манере говорить, повышая голос к концу фразы. — Как цветут! Какая россыпь белизны! Сколько радости доставляют задерганным горожанам в вегетативный период...

— Тебе смешно... вегетативный. На этом стыке давно зреет... Четвертое происшествие за полтора месяца. Кончится трагедией эта россыпь белизны...

— Пустяки — не аргументы, — продолжал Мокеев поддразнивать приятеля. — Там даже не столкновения, а так — касания. Даже выбитого стекла еще не было...

— Стекла-то — ладно. А покойника мы дождемся. Как аргумента... Слушай, Николай, а ведь кроме шуток, а? Непонятно и стыдно, если из-за двух паршивых кустов появится в сводке лишний покойник.

— Про эти яблони мы лет десять долбим. Начали еще до твоего появления на гаишном горизонте, Володя.

— Тогда я тем более не могу понять, где же смысловая сторона... почему зампред так уперся в эти кусты?

— А ты бы со старыми кадрами посоветовался.

— Вот видишь, пришел же...

Мокеев повернулся к старшине Ростиславу Яковлевичу — тот восемнадцать лет крутил милицейскую баранку:

— Яклич, ну-ка просвети молодого, необученного, в чем россыпь проблемы.

Яклич снял фуражку, покрутил в руках — тоже старая привычка, будто на митинге слово держит.

— Да как сказать, Николай Васильевич, дело известное...

— Яклич, не рви ты душу лейтенанту Володе — парень извелся весь...

— Одно скажу: Иван тут Трофимович замешан.