Тревожные будни

...«Иж» развернулся у штакетника. Водитель привез своих соседей, которыми так вдруг заинтересовался случайный пассажир. На багажнике сидел мужчина, Мокеев даже лица не смог различить — то ли боялся присматриваться, то ли волновался до потери фокусировки... В коляске сидела женщина, Мокееву незнакомая.

Он поймал себя на этом — женщина незнакомая. А мужчина, значит, знакомый? Как же так? Он еще и не рассмотрел лица, еще ничего толком не понял и походки не видел — ничего не видел, слова от него не слышал, а узнал...

Узнал ли?..

Человек слез с багажника, попытался всмотреться в Мокеева из-за штакетника. Водитель кивнул ему на калитку, и Мокеев-старший вошел.

Он шел к крыльцу не торопясь, очень спокойно шел, привычно ступая по этой земле, и Мокеев-младший вдруг увидел, каким будет Мишка, когда состарится и доживет до отцовых лет. Все было знакомо, все было Мишкино, то есть наоборот — в Мишке все было отцово...

Мокеев чуть было не сказал: «Здорово, батя». Те самые слова, которые он, пока летел и ехал, сколько раз повторял, представляя себе встречу!

Отец остановился, протянул руку:

— Мокеев Василий Савельич.

Мокеев-младший тоже протянул руку, пожал отцовскую заскорузлую ладонь и сказал:

— Очень приятно.

И не назвал себя.

Водитель стоял рядом, все наблюдал, приподняв левую бровь: где это видано, чтоб человек моложе вдвое да свысока так здоровался. «Приятно» ему, а не назвался.

Мокеев-младший смутился, только сейчас поняв, что не назвал себя отцу, и сказал:

— Сядем?

Отец пожал плечами, посмотрел на водителя, будто советуясь. Водитель спросил:

— Я не помешаю вам?

— Нет-нет, — сказал Мокеев-младший, — наоборот даже...

Что — наоборот, он и сам не знал. Он торопливо полез в карман, вытащил из бумажника карточки и протянул их отцу:

— Взгляните, пожалуйста...

Отец долго рассматривал фотографии, вздыхал, смотрел на Мокеева и наконец спросил:

— Откуда они у вас?

— Как откуда? — удивился Мокеев. — Это мои... то есть наши, с Ниной... А Михаил теперь на Дальнем Востоке, училище окончил, служит там...

Отец покачнулся, оперся двумя руками о скамью и стал всматриваться в Мокеева.

— А вы?.. — начал спрашивать он и не спросил до конца — все смотрел и смотрел, переходя глазами с лица на волосы, на глаза, рот, нос, брови, на плечи, на руки, опять на волосы и снова на глаза... Не узнает?

— А я — Николай, — сказал Мокеев сдавленно. — Здравствуй, батя...

— Николай, — тоненько сказал отец. — Коля? — тонко-тоненько, не своим голосом спросил отец. И заплакал.

— Ну как же, батя, как получилось? — спросил, не удержался Мокеев.

 

...Ночь глядела в окно, уже и поплакали, и выпили, и о многом рассказали друг другу. Наталья Семеновна, жена отца, оставила их одних, и они сидели теперь, отец и сын, незнакомые друг другу.

Отец вздохнул, встал молча и достал из комода пачку писем, перетянутых резинкой. Отобрал несколько конвертов, протянул сыну:

— Вот...

Мокеев читал листки, сломанные на сгибах:

«На Ваше заявление... сообщает... местонахождение Вашей семьи не установлено...», «В ответ на Ваше письмо, дорогой товарищ Мокеев, с горечью сообщаем, что дом, в котором жила Ваша семья после Вашего ухода на фронт, был разбит немецкой бомбой с самолета и под обломками от взрыва погибли все три семьи, проживавшие в этом доме... примите наши соболезнования... бейте проклятого врага, чтоб...».

— Батя, — сказал Мокеев, — это было, нам соседи написали, что дом сгорел. Но бомба попала после, когда мы уехали, батя, это после было... — Отец молчал. — А ты поверил, батя?

Отец кивнул. Лицо его дергалось, губы кривились — он еле сдерживался, лоб вспотел и влажно взблескивал под светом настольной лампы из угла.

— И после войны не написал больше, ни разу и не заехал?

— Ты дальше читай! — сказал отец.

Мокеев прочитал дальше:

«Похоронить останки тех семей раздельно не представилось возможности, дорогой товарищ Мокеев, так как все взрослые и дети были убиты взрывом, а дом полностью сгорел, вместе с мебелью и носильными вещами, поэтому останки пришлось положить в братскую могилу, сразу после той бомбежки. Извините, торопились, враг подходил, Вы фронтовик, Вы должны понять...»