Тревожные галсы

— А я и не спорю, что корабль — святыня. Но не только для вас он святыня, товарищ командир, — сдержанно возразил Кесарев. — И не один вы привязаны к морю. Может, меня тоже море держит. Вот я когда у рыбаков разоружал мину, то думал не о себе, могу в этом дать слово офицера, а о вас думал, Павел Сергеевич, чтоб все знали: подчиненный командира «Бодрого» капитан-лейтенант Кесарев сделал все на совесть... Мой отец был летчиком, и всегда твердил, что у человека должна быть в жизни своя высота. Вот и вы как-то говорили о высоте. А по-моему, батя ошибся — не высота, а глубина мысли, знаний. Я и стараюсь больше знать, чтобы все делать один раз и надежно, чтоб не краснеть...

— Да, да, я знаю, человек вы честный, — прервал его Скляров. — А где честность, там рядом и смелость. Но человек иногда переоценивает себя, допускает изъяны в своем деле. Так и с вами случилось. Вы обязаны были все проверить, а вы этого не сделали, — жестко добавил Скляров.

— Может, и так, я не проверил, — Кесарев отвел глаза в сторону. — Я осматривал мины. Это я считал важным. Я еле успел мины проверить. Я и так устал, не знал, за что взяться...

В голосе Кесарева Скляров уловил раздражение, и ему стало не по себе — как можно говорить об усталости, если едва не потеряли человека? Ему казалось, что Кесарев ничуть не переживает, ни за матроса Черняка, ни за срыв задачи. И вид у него был как у боксера, выигравшего поединок. Скляров почувствовал, что в нем неожиданно нарастает гнев.

— Матрос едва не погиб, и в этом есть ваша вина, — резко сказал Скляров. — Да, товарищ Кесарев, есть ваша вина.

Кесарев так и впился глазами в его лицо. Потом глухим, надтреснутым голосом возразил:

— Черняк — не ребенок, и я ему не нянька, чтоб ходить по пятам. Я еле успел мины проверить. Я чертовски устал...

— Тяжело, да? — Скляров смотрел на Кесарева в упор. — Так, так. А может, вам в тягость боевая часть, может, подыскать службу полегче? Я это могу сделать — росчерк пера — и вы будете на берегу.

В его голосе было столько злости, что Кесарев не выдержал:

— Можно и полегче. Я вас понял. Можно и полегче, — вновь повторил капитан-лейтенант. Он как-то неловко взялся за околыш фуражки, потом опустил руку. — Товарищ командир, — сказал он, заикаясь, — я виноват, но... — И умолк.

Скляров пристально смотрел на него, казалось, он раньше никогда не видел Кесарева и теперь старался разглядеть и запомнить все черточки на его лице.

— Что еще?

Кесарев разжал губы:

— В ту минуту я растерялся, но все же бросил ему спасательный круг... Я...

— Идите! — резко сказал Скляров.

Кесарев молча шагнул к трапу, но тут же застыл на месте, опечаленно взглянул на командира, хотел что-то сказать, но махнул, рукой.

Всю эту сцену наблюдал замполит. Пока капитан 2 ранга отчитывал Кесарева, Леденев молчал: он прекрасно понимал состояние командира. Но теперь он сказал:

— Грубовато, Павел Сергеевич. Ты обозлил человека...

— Может, мне извиниться перед ним? — Лицо Склярова покраснело. — Грубовато... Ну и сказал, комиссар. Так ведь задачу мы сорвали! В бою — это потери сотни жизней людей.

— Не надо громких слов, я их не люблю, — возразил Леденев.. — С подчиненными по-душевному старайся говорить, тогда они горы могут свернуть. А ты рубишь сплеча. Негоже так. Сам же говорил, что теплота к людям — что луч солнца!..

Скляров промолчал. Он мучительно размышлял над происшедшим. Он еще не знал, что предпринять, как доложить адмиралу. Боялся, что корабль отзовут с учений. Нет, надо что-то делать. Но что?

— Товарищ командир, разрешите?

Это корабельный доктор. Лицо у него заметно побледнело, нос заострился, по всему было видно, что волновался. Он доложил о том, что матрос Черняк сильно ушиб голову, ему нужна квалифицированная помощь. И как можно скорее. До базы он продержался на уколах, а там — сразу же в госпиталь.

— Вы слышите? — Скляров кивнул замполиту. — Вот вам и по-душевному... — Он с минуту подумал, потом взял листок бумаги и, нагнувшись к столику, стал писать донесение. Вызвав на мостик Грачева, вручил ему радиограмму.

— Срочно. В штаб, лично Журавлеву. И будьте в радиорубке, пока не поступит ответ.

Грачев вихрем скатился по трапу.

Корабль мерно покачивался на тяжелых волнах. По-прежнему море темное; черное, в тучах, небо, устало мерцавший огонь маяка — все это настораживало, заставляло забывать, чем живешь на берегу. Леденев осторожно спросил:

— Что собираешься делать с Кесаревым?

Скляров едва не выругался. «И чего ты, комиссар, так о нем печешься? Лучше бы научил его критически относиться к себе. Да и время ли сейчас думать о Кесареве? С минуты на минуту я жду решения адмирала, А ты тут со своим Кесаревым...» А вслух сказал твердо:

— Уберу его с корабля.

— Уберу, как будто Кесарев вещь, — раздумчиво возразил Леденев, — тут все взвесить надо...

— Все взвесил и решение принял.

— Как командир. А как коммунист?

Скляров сухо заметил:

— Чую, к чему клонишь: мол, Кесарев — лучший на флоте минер и этот его промах случайный. Ведь так?