Тревожные галсы

— По рюмашке я тут с ребятами, — пробасил Алмазов, затягиваясь папиросой. — А ты куда?

— На корабль.

Штурман усмехнулся:

— Ну и чудак. Пойдем со мной выпьем? — Алмазов глотнул дым. — Уйду я, Костя, с «Горбуши». Ты знаешь капитана Серова? Ты не знаешь капитана Серова. Он вредный...

«Забегу домой на пяток минут, — подумал Костя. — Может, она пришла?..»

А штурман продолжал:

— Знаешь, что он мне сказал? Ты, говорит, Алмазов, как медуза... Мне сказал, своему зятю. А я ведь взял в жены его дочь, не посмотрел, что Вера дружила с Сергеем Кесаревым. Я женился на ней. Ты знаешь, скряга этот Федор Иванович Серов. Он даже свадьбу в ресторане не хотел делать. Все сделал я, Борис Алмазов. Ради Веры. Она — красивая, я люблю ее, очень люблю... А денег у меня хватит. Еще два-три года поплаваю — и на бережок. Куплю себе машину, домик где-нибудь у Черного моря, и будет мне Вера детишек рожать... А Серов — тяжелый мужик, хоть и взял меня на «Горбушу», а мужик он тяжелый. Ну, ладно, выпиваю. Так что? — Он встал с валуна. — Ну, беги...

У крыльца Гончар отдышался. В окне горел свет — Надя дома. Дверь в коридор была заперта, и он постучал.

— Кто? — услышал он голос жены.

— Это я...

Надя открыла. Обрадовалась, обняла его.

— А у нас гости, — тихо сказала она, целуя мужа.

— Это кто же?

— Мой капитан и помполит. Да ты что стоишь? Снимай бушлат.

— Серов? Он мне и нужен...

Надя повесила на вешалку бушлат. Уже по выражению лица мужа почувствовала, в каком он настроении.

— Что с тобой, может, ты нездоров? — встревоженно спросила она.

Он взглянул ей в лицо. В ее глазах застыла настороженность.

— Поговорить нам надо, Надюша...

Они вошли в комнату. У стола сидели Серов и помполит «Горбуши». Капитан поднялся и протянул ему руку.

— Знакомьтесь. Мой помполит... Вот пришел посмотреть ваше жилье. Надя подала заявление на улучшение жилплощади, надо нам все обговорить. Вас уже трое, комнатушка маленькая... — Серов задержал на нем свой взгляд. — А ты возмужал, Костя...

— Спасибо, но мне надо сказать вам, что я не хочу, чтобы Надя больше плавала. Я хочу, чтобы у меня была семья. Я хочу, чтобы сын жил с нами.

Серов опешил.

— Я тебя не понимаю, — начал было он, но Гончар вновь прервал его:

— Мать — в больнице, сын — у чужих людей, а Надя...

Надя подскочила к мужу:

— Что с ними, почему в больнице?

Гончар сжал пальцами спинку стула.

— Я, капитан, не живу, а мучаюсь...

— Зачем так горячиться? — спокойно сказал Серов. — Я помог Наде приехать сюда, устроил на работу. Помог, чтобы как-то вам стать на ноги, у вас семья ведь. Мы с вами моряки, и не к лицу нам так... А отдельную квартиру мы вам дадим...

— Да ты наконец толком скажешь, что с сыном? — взмолилась Надя.

Гончар провел ладонью по лицу. Оно горело, как в приступе лихорадки. Глухо сказал:

— Не торопись, все узнаешь!..

Капитан и помполит встали и собрались уходить.

— Надя, зайдите ко мне завтра с утра, — сказал Серов.

— Вместе все обсудим и решим, — добавил помполит. — Отдельная квартира из двух комнат вам очень нужна.

И они вышли.

Наступила какая-то гнетущая тишина, даже слышно было, как во дворе соседка рубила дрова; топор жалобно звенел, и этот звук западал в душу Кости, дурманил его. Он сидел молча, не двигаясь, не решаясь взглянуть на жену; он не видел ее, но чувствовал, что она рядом, видно, ждала, когда он заговорит. А Костя упрямо молчал, его угнетала тишина, и он не знал, с чего начать разговор. Наконец он поднял голову и взглянул на жену. Она сидела на диване неподвижно, как изваяние, дышала глубоко и не глядела в его сторону. Лицо — серое, безмятежное, как море после шторма. Ему вдруг стало жаль ее, хотелось подойти к ней, ласково обнять и сказать: «Надюша, зорька моя, и чего ты мне душу рвешь? Я же люблю тебя...» Но он раздумал. «Чего я полезу к ней с извинениями? Это она должна извиниться передо мной. Мне бы давно бежать на корабль, потому что я опаздываю, да не бегу, ибо на сердце пружина какая-то разладилась, стучит, трясется оно, а боль по всему телу. А ей что? Ей, видно, этого не понять. Сына родила, а дома его нет, сидишь по вечерам как краб в своей норе. А что, разве меня кто лишил семейного уюта да счастья? Вон жена командира тоже родила малыша, у нее тоже есть бабушка, но Скляров не позволил малыша увезти... Нет, сына я заберу...»

— Ну, я жду, когда скажешь о сыне, — первой нарушила жена затянувшееся молчание.

«Все еще злится на меня, — подумал Костя. — А разве я заварил кашу? Нет, голубка бескрылая, ты заварила кашу».

— У меня был Каштанов, — глухо заговорил Костя. — Матери сделали операцию, она все еще в больнице, а Олег наш у них... Ты слышишь?

— Не глухая, — отозвалась жена, и Костя уловил в ее голосе раздражение, и обидно ему стало, закипело на душе, и он, не желая больше сдерживать себя, грубо сказал:

— Ты должна уйти на берег.

— Да? — усмехнулась она, тряхнув волосами. — А еще что?

Костя закусил губу, чтобы не выругаться.

— А еще мы должны забрать сына к себе... И немедленно. — Он полез в карман, достал платок, вытер потное лицо. — Я собрался ехать за Олегом, командир разрешил, но теперь, видно, не отпустят меня.