Тревожные годы

Наконец и они приехали. Феденька, как соскочил с телеги, прежде всего обратился к Пашеньке с вопросом: "Ну, что, а слюняй твой где?" Петеньку же взял за голову и сряду три раза на ней показал, как следует ковырять масло. Но как ни спешил Сенечка, однако все-таки опоздал пятью минутами против младших братьев, и Марья Петровна, в радостной суете, даже не заметила его приезда. Без шума подъехал он к крыльцу, слез с перекладной, осыпал ямщика укоризнами и даже пригрозил отправить к становому.

- Милости просим! милости просим! хоть и поздний гость! - говорит ему Марья Петровна, когда он входит в ее комнату.

- Я, милая маменька, выехал прежде всех...

- А ты умей после всех выехать, да прежде всех приехать! - говорит Феденька, - право, мы выехали со станции полчаса после него: думаем, пускай его угодит маменьке... Сеня! а Сеня! признайся, ведь тебе очень хотелось угодить маменьке?

Сенечка улыбается; он хочет притвориться, что Феденька и его фаворит и что, по любви к нему, он смотрит на его выходки снисходительно.

- Только на половине дороги смотрим, кто-то перед носом у нас трюх-трюх! - продолжает Феденька, - ведь просто даже глядеть было на тебя тошно, каким ты разуваем ехал! а еще генерал... ха-ха!

- Ну, Христос с ним, Феденька!

- Да нет, маменька! не могу я равнодушно видеть... его, да вот еще Пашенькинова слюняя... Шипят себе да шипят втихомолку!

- Что такое тебе мой слюняй сделал? - горячо вступается Пашенька, которая до того уже привыкла к этому прозвищу, что и сама нередко, по ошибке, называет мужа слюняем.

Митенька сидит и хмурит брови. Он спрашивает себя: куда он попал? Он без ужаса не может себе представить, что сказала бы княгиня, если б видела всю эту обстановку? и дает себе слово уехать из родительского дома, как только будут соблюдены необходимые приличия. Марья Петровна видит это дурное расположение Митеньки и принимает меры к прекращению неприятного разговора.

- Ну, вы, петухи индейские! как сошлися, так и наскочили друг на друга! - говорит она ласково, - рассказывайте-ка лучше каждый про свои дела! Начинай-ка, Феденька!

Митенька думает про себя: "Господи, и слова-то какие! "петухи индейские"! да куда ж это я попал!" Сенечка думает: "А ведь это она не меня петухом-то назвала. Это она все Федьку да Пашку ласкает!"

- Да что я скажу! - начинает Феденька, - жуируем!

- Да ты рассказывай! - настаивает Марья Петровна.

- Недавно одну корифейку затравили!

- Что ты!

- Уговаривали добром - не захотела, ну, и завели обманом в одно место и затравили!

- Ах вы, бедокуры! бедокуры! - говорит Марья Петровна, покачивая головой и вздыхая.

- Тебя, Феденька, за эти проделки непременно в солдаты разжалуют, - очень серьезно замечает Митенька.

- Еще что!

- Ах, боюсь и я этого! боюсь я, что ты очень уж шаловлив стал, Феденька!

- Так неужто ж им спуску давать!

- Да уж очень ты неосторожно, друг мой! Чай, ведь она, Феденька, плакала!

- Ну что ж... и плакала! смотреть, что ли, на ихние слезы!

Марья Петровна опять вздыхает, но в этом вздохе не слышится ни малейшей укоризны, а скорее какое-то сладкое чувство удовлетворенной материнской гордости.

- Вот если б он вздумал такую проделку сделать, - продолжает Феденька, указывая на Сенечку, - ну, это точно: сейчас бы его, раба божьего, сграбастали... нет, да ведь я позабыть не могу, каким он фофаном давеча ехал!

- Ну, где уж ему!

- Нет, маменька, - прерывает вдруг Сенечка, которому хочется вступиться за свою честь, - я тоже однажды имел случай в этом роде...

- Полно! полно хвастаться-то! уж где тебе, убогому!

Сенечка стыдливо умолкает и весь погружается в самого себя; он думает, что бы такое ему сказать приятное, когда маменька станет расспрашивать о его житье-бытье.

- Я маменька, опять Эндоурова обыграл, - продолжает повествовать Феденька.

- Скажи, сделай милость! и много выиграл?

- Да тысяч на пять обжег.

- Что это за Эндоуров такой? должно быть, хороший человек?

- Просто филин... в карты шагу ступить не умеет - ну, и обжег! Не суйся вперед, коли лапти плетешь!

- Ну, и за это тебя когда-нибудь в солдаты разжалуют, - хладнокровно замечает Митенька.

- Ах, что это ты, Митенька, точно ворона каркаешь! - с неудовольствием отзывается Марья Петровна.

- Не тянуть же мне канитель по две копейки в ералаш, как Семену Иванычу, - огрызается Феденька.

- Извините-с, я нынче по пяти играю, а не по две-с! - отвечает Сенечка не без волнения.

- Так ты по пяти играешь! ах ты, развратник! но только ты все-таки не поверишь, каким ты фофаном давеча ехал!

- Для тебя бы, Сенечка, такая-то игра и дорогонька! - сухо замечает Марья Петровна и обращается к Митеньке, - е ву, ля метресс... тужур бьен? [а у тебя с любовницей... по-прежнему хорошо? (франц. - et vous, la maitresse... toujours bien?)]

- Желал бы я знать, отчего вы вдруг по-французски заговорили? - угрюмо спрашивает Митенька.

- Отчего ж мне и не заговорить по-французски?

- Нет, я желал бы знать, отчего вы все время говорили по-русски, а вот как вам взошла в голову пакость, сейчас принялись за французский язык?

- Ах, господи! да неужто ж это преступление какое?