Тревожные годы

- Да-с, - продолжал я, - бежал с помощью веревки, на которой даже остались следы крови... ночью... во время бури... И должен был долгое время плыть?!

Я остановился; она все смотрела на меня.

- Какой странный разговор! - наконец сказала она.

- Ничего нет странного... об чем говорить?

- Вероятно, это предисловие?

- А если бы и так?

- Предисловие... к чему?

- А хоть бы к тому, что все эти поцелуи, эти записочки, передаваемые украдкой, - все это должно же, наконец, чем-нибудь кончиться... к чему-нибудь привести?

Она взглянула на меня с таким наивным недоумением, как будто я принес ей бог весть какое возмутительное известие.

- Да-с, - продолжал я, - эти поцелуи хороши между прочим; но как постоянный режим они совсем не пристали к гусарскому ментику!

- Mais vous devenez fou, mon ami! [Да вы с ума сходите, мой друг! (франц.)]

- Нет-с, не fou-c. А просто не желаю быть игралищем страстей-с!

Я был взбешен бесконечно; я говорил громко и решительно, без всяких menagements [обиняков(франц.)], расхаживая по комнате.

- Но чего же вы от меня хотите?

- Parbleu! la question me parait singuliere [Черт побери! странный, по-моему, вопрос (франц.)].

- Vous etes un butor! [Вы грубиян! (франц.)]

Признаюсь, в эту минуту я готов был разорвать эту женщину на части! Вместо того чтобы честно ответить на вопросы, она отделывается какими-то общими фразами! Однако я сдержался.

- Быть может, ротмистр Цыбуля обращается деликатнее? - спросил я язвительно.

- Да, Цыбуля - деликатный! C'est un chevalier, un ami a toute epreuve [Он рыцарь, он испытанный друг(франц.)]. Он никогда не обратится к порядочной женщине, как к какой-нибудь drolesse! [потаскушке(франц.)]

- Еще бы! Мужчина четырнадцати вершков росту!

- Pardon! II me semble que vous oubliez... [Довольно! мне кажется, вы забываетесь... (франц.)]

- Послушайте! неужели вы, однако, не видите, что я, наконец, измучен?

Это восклицание, по-видимому, польстило ей. Ведь эти авторши разных apercus de morale et de politique - в сущности, самые кровожадные, тигровые натуры. Ничто не доставляет им такого наслаждения, как уверенность, что пущенная в человека стрела не только вонзилась в него, но еще ковыряет его рану. В ее глазах блеснула даже нежность.

- Voyons, asseyons-nous et tachons de parler raison! [Сядем и попробуем поговорить здраво! (франц.)] - сказала она ласково.

Я опустился на диван возле нее. Опять начались поцелуи; опять одна рука ее крепко сжимала мою руку, а другая покоилась на моей голове и перебирала мои волосы. И вдруг меня словно ожгло: я вспомнил, что все это по вторникам, четвергам и субботам проделывает m-me Pasca на сцене Михайловского театра.

- И вы называете это "parler raison"? [поговорить здраво? (франц.)] - почти закричал я.

- Mon ami! au nom du ciel! [Друг мой! бога ради! (франц.)]

- А! это на вашем языке называется "parler raison"! Eh bien, je ne veux pas parler raison, moi! Je veux extravaguer, je veux... [Но я не хочу говорить здраво. Мне хочется сумасбродствовать, хочется... (франц.)]

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я вел себя глупо; кажется даже, я мальтретировал ее. Но эта женщина - змея в полном смысле этого слова! Она скользит, вьется... Через четверть часа я сидел в своей дурацкой квартире, кусал ногти и рвал на себе волосы...

К довершению всего, по дороге мне встретился Цыбуля и словно угадал, что со мною произошло.

- А ну-те, хвендрик! - сказал он, - добрые люди в гости, а он из гостей бежит! Может, гарбуз получил?

И, говоря это, глупейшим образом улыбался... скотина!

Прощай, я слишком озлоблен, чтоб продолжать. Пиши ко мне, пиши чаще, но, ради бога, без меланхолий.

С. Проказнин.

P. S. Лиходеева опять залучила Федьку, дала ему полтинник и сказала, что на днях исправник уезжает в уезд "выбивать недоимки". Кроме того, спросила: есть ли у меня шуба?.. уж не хочет ли она подарить мне шубу своего покойного мужа... cette naivete! [что за простодушие! (франц.)] Каждый день она проводит час или полтора на балконе, и я без церемоний осматриваю ее в бинокль. Положительно она недурна, а сложена даже великолепно!"

* * *

"Все кончено. И там, и тут. Везде, во всем мире кончено.

В тот же день, как я отправил тебе последнее письмо, я, по обыкновению, пошел обедать к полковнику... Ах, maman! Вероятно, я тогда сделал что-нибудь такое, в чем и сам не отдавал себе отчета!..

Когда я вошел в гостиную, я сейчас же заметил, что ее не было... Полковник что-то рассказывал, но при моем появлении вдруг все смолкло. Ничего не понимая, я подошел к хозяину, но он не только не подал мне руки, но даже заложил обе свои руки назад.

- Господин субалтерн-офицер! - сказал он мне, возвысив голос как на ученье, - вы вели себя как ямщицки!

Мне ничего другого не оставалось, как повернуть налево кругом и исчезнуть.