Тревожные годы

Нет, едва ли и это. По крайней мере, Филофей, наверное, совсем не так думает. Не знаю, почему мне вспал на ум этот Филофей, но я убежден, что он тут что-нибудь маклерит. Недаром два раза Машенька покраснела при его имени. Конечно, он такой же крупный и вальяжный, как и Савва Силыч, и из такого же ноздреватого известкового камня вырублен. Маленькие женщины сначала боятся таких идолов, а потом льнут к ним: защиту себе видят. Муж нервный, худощавый, болезненный не защитит. А вот как целая глыба под руками, стоит только присесть сзади, никто и не увидит. Таков первоначальный повод для привязанности, а потом, разумеется, и другие найдутся. А Машенька уж обтерпелась за Саввой Силычем, и Филофей это знает. Может быть, он и тогда, при жизни мужа, уж думал: "Мерзавец этот Савка! какую штучку поддел! вон как она ходит! ишь! ишь! так по струнке и семенит ножками!" И кто же знает, может быть, он этому Савке, другу своему, даже подсыпал чего-нибудь, чтоб поскорей завладеть этою маленькою женщиной, которая так охотно пойдет за тем, кто первый возьмет ее за ручку, и потом всю жизнь будет семенить ножками по струнке супружества!

Но это была уже уголовщина, и я поспешил опомниться. Машенька правду сказала: нельзя со мной серьезно говорить! Сейчас я на окольную дорогу сверну и начну совсем о другом. И с какой стати я к этому Филофею привязался! Может быть, это просто семинарист какой-нибудь - и сам семинарист, и, кроме того, еще друг покойного семинариста, - который, по старой сквалыжнической привычке, заезжает в Березники, на перепутье из деревни в земскую управу, потому только, что у Машеньки сладенько поесть можно! Приедет, наестся, выспится, наговорит изречений из старых прописей - и отправится дальше...

Покуда я так размышлял, доложили, что пришел Анисимушко.

Анисимушко - старик древний, лет под восемьдесят, но еще бодрый на вид, хотя и ходит с палкою. Осанку он имеет важную, лицо почтенное, выражающее, что он себе цену понимает. Садится, не дожидаясь позволения, и говорит барыне "ты". Вообще, это одна из тех личностей, без совета с которыми, при крепостном праве, помещики шагу не делали, которых называли "министрами" и которые пользовались привилегией "говорить правду", но не забываться, подобно тем своим знатным современникам, которые, в более высокой сфере, имели привилегию

Истину царям с улыбкой говорить...

Анисимушко вошел степенно, важно; не торопясь помолился в восточный угол, где висел образ, потом поклонился мне и барыне и сел.

- Вот и Анисимушко, рекомендую! - произнесла Машенька, - мой советчик, руководитель и, можно сказать даже, друг. Надеюсь, что ты позволишь нам поговорить?

- Ах, сделай одолжение!

- Ну, что, Анисимушко, скажешь?

- Клинцы, сударыня, продают.

- Это где?

- Рядом с Ульянцевом. Пустошонка десятин с сорок, побольше, будет.

- А земля какова?

- Земля не то чтобы... Покосишко есть... не слишком тоже... леску тоже молоденького десятинки с две найдется... земля не очень... Только больно уж близко к Ульянцеву подошла!

- Дорого просят?

- Дорого. Восемьсот; по двадцати рублей за десятину на круг.

- Ой! что ты!

Машенька даже испугалась громадности цифры.

- А купить все-таки надо будет, - солидно продолжал Анисимушко.

- Ни за что! Разориться мне, что ли, прикажешь!

И она растерянно взглянула на меня. Наверное, она вспомнила недавние свои инсинуации насчет Лукьяныча и хотела угадать, не думаю ли я того же самого об ее Анисимушке.

- До разоренья еще далеко, - иронически возражал Анисимушко, - ты сначала выслушай!

- Помилуй, Анисимушко!

- Слушай-ко. Первое дело - ульянцевские сейчас за нее тысячу дают. Сегодня ты восемьсот дашь, а завтра тысячу получишь.

- Так отчего ж они не покупают! Тысячу-то тысячу, да, может быть, в рассрочку?

- И не в рассрочку, а деньги на стол. Да, вишь, барин негодованье на них имеет, судились они с ним за эту самую землю - он ее у них и оттягал. Вот теперь он и говорит: "Мне эта земля не нужна, только я хоть задаром ее первому встречному отдам, а вам, распостылые, не продам!"

- Ах, боже мой! да если ты говоришь, что эта земля так им нужна, зачем же ее продавать! Можно и так с пользою отдавать им же в кортому!

- Ему это не рука, барину-то, потому он на теплые воды спешит. А для нас, ежели купить ее, - хорошо будет. К тому я и веду, что продавать не надобно - и так по четыре рубля в год за десятину на круг дадут. Земля-то клином в ихнюю угоду врезалась, им выйти-то и некуда. Беспременно по четыре рубля дадут, ежели не побольше.

Машенька задумалась и перебирала пальчиками, словно рассчитывала.

- Так ты думаешь, купить? - робко спросила она.

- Послушай ты моего мужицкого разума! не упущай ты этого случаю!

- Денег-то очень уж много, Анисимушко!

- Мало ли денег! Да ведь и я не с ветру говорю, а настоящее дело докладываю. Коли много денег кажется, поторговаться можно. Уступит и за семьсот. А и не уступит, все-таки упускать не след. Деньги-то, которые ты тут отдашь, словно в ламбарте будут. Еще лучше, потому что в Москву за процентами ездить не нужно, сами придут.

- А ежели мужички не будут землю кортомить?