Тревожные годы

Кроме сыновей, у Марьи Петровны есть еще внучата: Пашенька и Петенька. Пашенька - кругленькое, маленькое и мяконькое существо - вот все, что можно сказать об ней. Она менее года как замужем за "хорошим человеком", занимающим в губернском городе довольно видное место, которого, однако ж, Феденька откровенно называет слюняем и фофаном; Марья Петровна души в ней не слышит, потому что Пашенька любит копить деньги. Петенька - четырнадцатилетний мальчик, полуидиот и единственный постоянный собеседник Марьи Петровны, которая обращается с ним снисходительно и жалуется только на то, что он, по своей нечистоплотности, слишком много белья изнашивает. Единственный рассказ, которым всех и каждого потчевал Петенька, заключался в том, как он однажды заблудился в лесу, лег спать под дерево и на другой день, проснувшись, увидел, что кругом оброс грибами.

— Что ж, ты, чай, так их сырые и приел? - спрашивал его обыкновенно Феденька.

— Ей! - отвечал Петенька, который, помимо малоумия, был до такой степени косноязычен, что трудно было понять, что он говорит.

— Ну, брат, скотина же ты!

— Кати...

Итак, вот то семейство, среди которого Марья Петровна Воловитинова считала себя совершенно счастливою.

Часу в первом усмотрено было по дороге первое облако пыли, предвещавшее экипаж. Девки засовались, дом наполнился криками: "Едут! едут!" Петенька, на палочке верхом, выехал на крыльцо и во все горло драл какую-то вновь сочиненную им галиматью: "Пати-маля, маля-тата-бум-бум!"

Марья Петровна тоже выбежала на крыльцо и по дороге наградила Петеньку таким шлепком по голове, что тот так и покатился. Первая прибыла Пашенька: она была одна, без мужа.

— Друг ты мой! а что же друг-то твой, Максим Александрыч? - воскликнула Марья Петровна, заключая в свои объятия возлюбленную внучку.

— Максиму Александрычу никак нельзя, милая бабенька; у нас, бабенька, скоро торги, так он приготовляется! Здравствуй, Петька!

— Пати-маля, маля-тата, бум-бум!

— Это он что-то новое у вас, бабенька, выучил!

— Не слыхала еще! сегодня, должно быть, выдумал! это он "реприманд" дорогим гостям делает.

— А я, бабенька, полторы тысячи накопила! - сообщает Пашенька, как только унялись первые восторги.

— Ах, ты моя ягодка! да никак ты тяжела!

— Я, милая бабенька, тяжела уж с одиннадцатого февраля!

— Ах, малютка ты моя милая! где ж ты рожать-то будешь?

— Максим Александрыч говорит, что у себя, в городе.

— Да есть ли у вас бабка-то там?

— У нас, бабенька, такая бабка... такая бабка! нарочно для нашей губернаторши лучшую из Петербурга прислали!

— Стало быть, у вас губернаторша-то еще рожает?

— Ах, бабенька! у нас губернаторша... это ужас! Уж немолодая женщина, а каждый год! каждый год!

— Ну, это хорошо, что бабка у вас такая... Куда же ты деньги-то? положила?

— Нет, бабенька, Максим Александрыч мне класть не советовал; проценты нынче в опекунском совете маленькие, так я в рост за большие проценты отдала.

— Смотри, чтоб он у тебя денег-то не выманил!

— Кто это?

— А Максимушка-то твой; бывают, Пашенька, мой друг, бывают такие озорники, что жену готовы живую съесть, только бы деньги из нее вымучить!

— Ну, уж это, бабенька, тогда разве будет, когда он жилы из меня потянет!

— То-то, ты смотри!

Бабенька смотрит Пашеньке в глаза и не налюбуется на нее; Пашенька, с своей стороны, докладывает, что приходил к ней недавно в город мужик из Жостова, Михей Пантелеев, просил оброк простить, потому что погорел, "да я ему, милая бабенька, не простила".

— Ну, душенька, иногда, по-божески, нельзя и не простить! - замечает Марья Петровна.

— Ну, уж нет, бабенька, этак они так об себе возмечтают, что после с ними и не сговоришь!

— Однако, душечка...

— Нет, бабенька, нет! Я уж решилась никогда никому никаких снисхождений не делать!

Потом Пашенька рассказывает, какой у них в городе дом славный, как их все любят и какие у Максима Александрыча доходы по службе прекрасные.

— В прошлый набор, бабенька, так это ужасти, сколько Максим Александрыч приобрел! - говорит она.

— Да, это хорошо, коли в дом, а не из дому! Ты, Пашенька, разузнай под рукой про его доходы-то, а не то как раз на стороне метресу заведет!

— Что вы, бабенька, да я ему глаза выцарапаю!

— Ах ты, моя ягодка!

Пашенька чувствует прилив нежности, которая постепенно переходит в восторг. Она ластится к бабеньке, целует у ней ручки и глазки, называет царицей и божественной. Марья Петровна сама растрогана; хоть и порывается она заметить, по поводу Михея Пантелеева, что все-таки следует иногда "этим подлецам" снисходить, но заметка эта утопает в другом рассуждении, выражающемся словами: "а коли по правде, что их, канальев, и жалеть-то!" Таким образом время проводится незаметно до самого приезда дяденек.