Тревожные ночи

И тихохонько, тихохонько, ползком да ползком стали мы загибать вправо… Бой немцев между собой был в полном разгаре… Одна сторона даже минометы в ход пустила. Взрывы, огонь, дым, трассирующие пули! Да что говорить — война по всем правилам. Тут я и говорю Барбу: «Теперь, когда они так заняты, айда назад в роту». «Как, без языка?» — набросился он на меня. «К черту язык», — начал было я убеждать его. Да куда там! Разве его уговоришь! Уперся, и ни в какую. «Найдем языка, тогда и пойдем, — твердит. — К утру, когда устанут друг в друга палить, вернемся сюда. Может, удастся тогда захватить языка».

Что мог я поделать? Вернуться и оставить его одного? Не полагается… Пришлось согласиться. Под утро, хочешь не хочешь, пополз снова с ним к немецким позициям. Барбу впереди, я немного поотстав, чтобы поддержать его огнем в случае надобности… Ползем. Десять шагов проползли, двадцать, тридцать, и вдруг поднимается Барбу во весь рост и — бац! — швыряет гранату. А потом бросается ничком на землю, ждет, пока взорвется. А после как вскочит, да заорет: «Стой! Руки вверх!» Бегу к нему и вижу: стоят перед ним три немца — все, сколько их осталось в этой стороне. Винтовки побросали, руки вверх подняли. Построили мы их в ряд и погнали перед собой к роте.

Наши уже простились с нами. А как увидели, да еще с немцами, перекрестились… Барбу, хромая, командовал немцами: «Раз — два! раз — два!» Вся рота со смеху покатилась. Остановились мы у командного пункта. Барбу построил гитлеровцев в линейку — сам сбоку краем глаза поглядывает, чтобы равнение держали. А как вышел капитан, каблуками щелкнул и, приложив руку к каске, отрапортовал: «Здравия желаю, господин капитан! Привел три языка».

— Ха-ха-ха! — раздалось снова в толпе. Долго не смолкал хохот. Мужичонка в рваном тулупе просто корчился со смеху, ударяя изо всех сил кулаками по мешку, словно подушку выбивал. Даже старик на этот раз не удержался и тоже весело рассмеялся, не переставая усердно помешивать жаркие угли в костре.

В весенний день (Рассказ начальника дозора)

Тишина леса пугала. Высокие с еще оголенными сучьями деревья словно застыли в дреме, как и свинцовое небо над нами. Ни дуновения ветерка, ни шороха, ни шелеста. Если бы не сладковато-терпкий запах насыщенной влагой и пригретой весенним теплом земли, не горьковатый привкус набухших почек и пробивающихся трав, можно было подумать, что мы вступили в заколдованный лес. Мы осторожно спускались по склону, держа винтовки наперевес и стараясь ступать как можно легче. Пушистый слой прошлогодней листвы и мягкая сырая земля скрадывали шум наших шагов. Мы тщательно обходили сухие ветки, чтобы не разбудить их треском этой притаившейся глубокой лесной тиши. Часто останавливались, припав к деревьям, и с замирающим сердцем подолгу прислушивались. Потом снова крались между деревьями, подавая друг другу знаки. Эта дорога в неизвестность уже начала меня беспокоить: вечерело, а мы все еще не достигли опушки.

— Ене, — тревожно шепнул мне капрал Илиуцэ, один из моих спутников, низенький беспокойный человек с барсучьими глазами и легкими кошачьими движениями, — а мы ведь все больше углубляемся в лес!

— Нет, — покачал я головой. — Мы спускаемся. Село должно быть там, внизу. — И, чтобы убедиться, я еще раз сверил направление по компасу. Конечно, Илиуцэ ошибался, мы шли правильно.

Я сделал знак ему и третьему дозорному, Ефтене, и мы продолжили наш путь.

Вдруг неожиданные выстрелы разорвали мертвое безмолвие леса. Укрывшись за деревьями, мы стали тревожно вслушиваться. Стреляли снизу, оттуда, где находилось село.

«Неужели наши успели дойти туда? — спрашивал я себя. — Невозможно. Мы же оставили их почти в четырех километрах отсюда, в лесочке у шоссе, и они должны были заночевать там. И потом нам одним дано было задание: подойти как можно ближе к селу и разведать силы и расположение немцев. Так почему же стрельба?» — терялся я в догадках.

Темнело. Ночные тени все более сгущались, уже явно ощущалась прохлада наступающей ночи. Мы двинулись вперед. Но через несколько минут снова раздались выстрелы. Стреляли из винтовок, реже из автоматов. Выстрелы были разрозненные. Они остались без ответа. «Нет, это не бой, — продолжал я тревожно размышлять про себя. — И наших там, конечно, нет. Кто знает, почему им вдруг вздумалось стрелять! Решили использовать остатки дневного света, чтобы упражняться в стрельбе по мишеням?»

Мы продолжали красться среди деревьев, стараясь ступать еще осторожней. Выстрелы участились, но были по-прежнему все такие же разрозненные. Похоже, что стреляют вслепую, ради забавы. Но одно я установил точно — стреляли из села… «Значит, немцы из него не ушли…» — мелькнула мысль. И еще подумал я, что было их там немного: стреляли, очевидно, дозорные, оставленные в селе. На них, наверное, напал страх, вот они и стреляют… Я успокоился. Но вскоре возник новый повод для тревоги.