Тревожные ночи

Раздались два оглушительных взрыва, свет в подвале погас, а мы, даже не дождавшись, пока рассеется дым, полезли один за другим через разбитое окно в черный провал подземелья. Навстречу неслись крики и плач женщин и детей, перепуганных взрывом, тьмой и нами, движущимися ощупью среди них… Услышав крики, ринулись в подвал и те, кто толпились наверху у дверей, пытаясь взломать ее. Все эти охваченные паникой люди, толкая друг друга, метались по подвалу. От шума и давки, казалось, дрожали своды подземелья.

И опять первым нашелся Цигэнилэ. Он зажег спичку, двинулся сквозь толпу, которая сразу смолкла и расступилась перед ним, и засветил огарок на стене. Мы все вступили в освещенный круг, и я вытолкнул вперед Илиуцэ.

— Добрый вечер, господа! — обратился он с обычным своим приветствием.

Ему никто не ответил. Наше внезапное появление поразило людей больше, чем если бы они увидели привидения. Но у нас не было времени ждать, пока они придут в себя и успокоятся. Мы оттеснили их в дальний угол подвала, знаком приказав молчать… Илиуцэ кинулся вверх по лестнице, с лихорадочной быстротой снова приладил тол к внутренней стороне двери и, связав его с гранатой, поджег фитиль. Но, когда он бежал вниз по лестнице к нам в подвал, несколько спускавшихся с первого этажа гитлеровцев выстрелили в него… Тело Илиуцэ скатилось по ступенькам к нашим ногам… Но немцам до нас добраться не удалось… Оглушительный взрыв потряс замок до основания, повалив и нас всех на землю. Прежде чем мы успели прийти в себя, наши ворвались в здание. Со всех сторон неслись крики, трещали выстрелы, с грохотом рвались гранаты… Тогда и мы ринулись навстречу немцам, катившимся, обезумев, вниз по лестнице с первого и второго этажей.

Ефтене на мгновение остановился в дверях подвала, чтобы успокоить толпу, но успел только выкрикнуть: «Вы свободны, господа!» — и упал, сраженный гранатой, с рукой, еще указывающей на дверь. Когда я нес его на руках вверх по лестнице, я услышал крики наших наступающих частей совсем близко, у самых стен замка. В этот момент я почувствовал тупой удар в правый бок и потерял сознание.

* * *

Очнулся я только на следующий день. Я лежал на носилках во дворе замка. Стоял чудесный весенний день. Небо надо мной было глубокое и ясное. Ослепительно сияло солнце. Все кругом было залито светом. Со стороны леса доносилось веселое щебетание птиц, где-то совсем рядом ласково журчал ручей. Я потерял столько крови, что меня утомлял даже свет, и я вынужден был закрыть глаза.

Я попытался шевельнуться, но страшная боль вновь пригвоздила меня к носилкам. Всю правую сторону под бинтами жгло как огнем. Правую ногу я больше не чувствовал, рука, тоже забинтованная, вздрагивала, словно от уколов тысячи игл. Как сквозь сон, я услышал чей-то шепот у изголовья и почувствовал, что маленькая, словно детская, ручка нежно коснулась моего лба… Мне стало невыразимо хорошо. Как будто по лицу пробежало свежее дуновение ветерка… Три милых девичьих лица склонились надо мной — лица девушек, которых мы накануне встретили в лесу. Увидя, что я открыл глаза, одна из них, та, что гладила меня по лбу, быстро смахнула с глаз слезинку. Затем приподняла мне голову и, положив ее на свою руку, как на подушку, вытерла мне пот со лба. Другая налила из термоса горячего молока и поднесла к моим губам.

Несколько глотков подкрепили меня — я повернул голову и оглянулся по сторонам. Меня охватил ужас: вокруг меня — раненые, убитые, погибшие при штурме замка. Рядом спал вечным сном Ефтене, наш добрый верный сильный Ефтене. Казалось, он погружен был в мысли, отбрасывающие черную тень на его лицо. У его изголовья, плача, стояла на коленях четвертая из девушек-чешек, та самая худенькая, стройная плутовка, которая так шаловливо подтрунивала над ним в лесу. «Ах, какая она стройненькая, господин лейтенант!» — вспомнил я слова Ефтене, и рыдание подступило мне к горлу. А по другую его сторону лежал, вытянувшись, длинный и такой непривычно спокойный Илиуцэ. Плащ-палатка закрывала до груди его изуродованное тело. Возле него толпилось несколько женщин с детишками; одна, с ребенком на руках, всхлипывая, напомнила остальным, как он вошел к ним в подвал и крикнул: «Добрый вечер, господа!» Десятки других чешских девушек и женщин с цветами и свечками в руках стояли возле наших раненых и убитых… Глубокая печаль царила во дворе старинного замка.

Выше, на зеленом склоне холма, под сенью деревьев, группа крестьян молча копала могилы.

Я справился у санитара о Цигэнилэ. И он пал у серых стен замка. Нашлись все же и пуля и немец, которые сразили его, прервали жизнь этого отважного парня, носившего на земле имя Петре Цигэнилэ.

Тоска, словно тисками, сжала мне сердце… А увидя, как проходивший между рядами павших бойцов Диакону поднес к глазам платок, я не выдержал: слезы градом хлынули по щекам. Я сразу ослабел и вновь потерял сознание.

Последний штурм (Рассказ офицера)