Тревожные ночи

— Дида Боблете пустила этот слух!.. Вот что она рассказывает: вчера вечером все Боблете остались в поле, чтобы за ночь перевезти на ток снопы. И поэтому она после захода солнца понесла им еду… Когда она дошла до кукурузы, совсем стемнело. В одной руке у нее была сумка с хлебом, а в другой корзина, в которой лежали миски с едой. Видя, что надвигается ночь, Дида прибавила шагу и затем пустилась бежать прямо через кукурузу… Когда же она добежала до поля Мэдэраке, где кукуруза выше человеческого роста, к ней навстречу будто бы вышел какой-то мужчина. На нем была военная форма, но вся рваная и грязная, фуражка надвинута на глаза, а правая рука в кармане на револьвере.

«Стой!» — будто бы приказал он ей. Дида испуганно вскрикнула. «Не кричи!» — остановил он ее, а сам из кукурузы ни шагу. У Диды так ноги и подкосились. «Чего дрожишь, я ж не собираюсь тебя резать», — проговорил он тихо. Потом вышел из кукурузы и посмотрел на дорогу. На дороге никого не было. «Дида, — позвал он ее, — подойди сюда!» Дида робко подошла к краю кукурузного поля. «Положи сумку!» — приказал он ей. Дида, не говоря ни слова, осторожно положила на землю сумку, а рядом с сумкой поставила корзинку. «А теперь иди! — сказал он ей сурово. — Да не вздумай оборачиваться, иначе застрелю!»

Дида бросилась бежать обратно в село… Неизвестно, что ему пришло в голову, но он вдруг остановил ее снова: «Стой, не туда!.. Иди, куда шла, к своим Боблетам. С тех пор как мы воюем, вы, словно свиньи, разжирели!..»

Тетя Лина на мгновение замолчала, набралась сил и снова зашептала:

— Флоаре, мне страшно!

Мама приглушенно зарыдала, стараясь не разбудить нас. Тетя Лина, спохватившись, склонилась над ней и начала ее утешать. Прошло много времени, прежде чем мама успокоилась. И тогда я снова услышал голос тети Лины, на этот раз ободряющий и ласковый:

— Флоаре, я не думаю, что это твой муж… Он человек неглупый и не мог так поступить. Врет эта Дида, чтоб ей провалиться!.. Откуда ей известно, что это был он?

Только теперь я почувствовал, как слезы катятся по моим щекам. Я невольно сжал кулаки под одеялом и зарылся головой в подушку, чтобы не было слышно моего прерывистого дыхания. Чуть позже, когда мама совсем успокоилась, я опять услышал ее тихий, ставший каким-то чужим голос:

— А если это правда?

Тетя Лина в замешательстве не знала, что сказать.

— Ведь я его знаю лучше, — зашептала мама больше для самой себя. — Возможно, что это правда!.. А тогда что мне делать? — громко спросила она. — Ты не подумала? Сколько можно вот так бродить вокруг села и дома. В конце концов ведь все равно его поймают и замучают жандармы! Ох, господи, господи! — причитая, закончила мама.

Тетя Лина притихла, еще более напуганная ее словами. В доме снова наступила тишина. Потом мама вдруг стала рассказывать о том, что сообщил ей несколько дней назад старый Туркулец.

— «Пошел это я на рассвете в поле, — начала она говорить, подражая Туркулецу, — чтобы пропахать по холодку несколько борозд между скирдами, а то, думаю, поднимется солнце, и мои клячи так и попадают от жары на борозду — такие уж они у меня никудышные. Телегу оставил на меже около скирд и начал пахать… Сделал я три борозды, потом обернулся случайно назад… И что же вижу? Из виноградника Бербекару выходит человек, одетый в военную форму, высокий такой, стройный, точно ель, и направляется к телеге. Я остановил лошадей и свистнул ему вслед. А он идет как ни в чем не бывало, даже голову не повернул в мою сторону. Дошел до телеги, отвязал сумку, висевшую под ней, и не спеша ушел подобру-поздорову в виноградник. Бегу к телеге, обыскиваю весь виноградник — ну хотя бы след какой остался… Точно сквозь землю провалился. Ты, Флоаре, говорит, не сердись, — продолжала мама, — я его узнал по походке. Это был твой Кристаке!»

Опять наступила тревожная, давящая тишина. Когда тетя Лина собралась домой, было уже совсем темно: она смиренно помолилась перед иконой, прося бога сжалиться над моим отцом, и ушла. Вскоре я заснул под тяжелые, глубокие вздохи мамы, которая больше не могла сдерживаться и разрыдалась…

Когда утром я проснулся, мамы уже не было дома. Никулае, как всегда, сидел на окне и хныкал. Я вылез из-под одеяла и стал искать у изголовья завернутую в полотенце мамалыгу. Она была еще теплой. Значит, мама ушла совсем недавно. Я отломил кусочек, дал его Никулае, а оставшуюся часть засунул в свой школьный ранец. Потом запер дом, привязал к столбу завалинки собаку, и мы вместе с Никулае вышли со двора. Но едва мы успели дойти до поля, как Никулае захныкал:

— Разве мы не пойдем к Рябой за мирабелью?

— Не пойдем, Никэ. Ну ее к дьяволу! — ответил я, будто мирабель была мне противна. — Лучше пойдем в поле, может быть, там найдем виноград.

— А что, разве он уже созрел? — оживился Никулае, и личико его радостно засияло.

— Я знаю один виноградник, где уже есть созревшие грозди! — солгал я ему.

Так мы и пошли в поле искать отца…