Тревожные ночи Самары

— Это можно, — усмехнулся Кондрючин. — Только Старухина на месте нет, ушел к своим поднадзорным… Как бы нам лучше это обтяпать? — Он подумал. — Вот что: ты будь в зале, где посетители, а я пойду за барьер. С кем заговорю и за усы возьмусь, он, значит, и будет нужный товарищ. Есть?

— Есть, — сказал Белов.

Вслед за Кондрючиным он вышел из кабинета в просторный операционный зал. Здание было выстроено накануне революции специально для коммерческого банка, и оттого казенные красоты— узкие пятиметровые окна и вделанные в стены колонны — выглядели здесь естественно. За высоким барьером работали служащие, человек десять-двенадцать. Посетителей в зале было немного, но достаточно, чтобы никто не обратил внимания на Белова, который, подойдя к барьеру, вынул из кармана какие-то бумажки и принялся в них копаться.

Он видел, как Кондрючин быстро прошел половину зала и приблизился к деревянной перегородке, за которой сидела фарфороволицая барышня. Михаил Авдеевич расправил усы и что-то спросил у девицы, и Белов понял, что она и есть Ратанова. Кассирша сидела к нему в профиль, и прозрачная сережка звездочкой вспыхивала в солнечном луче.

«Сытая, веселая, — думал он, разглядывая девицу. — Если она, то, значит, чья-то полюбовница, своим умишком такая не дошла бы. Ишь, пальцы какие длинные, а кольца-то, кольца! И в ушах… Хотя, может, и стекляшки… Эту взять на учет, такая на все способная…».

Он переключился на бухгалтера Щиголева, который открыл перед завфинотделом конторскую книгу и сердито тыкал в нее пальцем. Однако Михаил Авдеевич смотрел не в книгу, а на Белова и не менее сердито дергал ус: что же ты, холера, сигнала не замечаешь?!

«А что, этот гусь… вполне контрик», — решил Белов. Молодящийся крепкий мужчина лет пятидесяти пяти. Ухоженные баки, крахмальный воротничок. А губы-то поджал!..

Неожиданно Щиголев повернул голову. Колючий, недоброжелательный взгляд так и оттолкнул Ивана Степановича от барьера. «Ну и сволочь, — сказал он себе, отходя. — Но уж больно откровенная сволочь-то…».

Не внушал доверия и тоже откровенно не понравился Белову и фининспектор Седелкин — чисто одетый молодой человек с блестящими от бриолина волосами, расчесанными на прямой пробор, по-купечески. Чекист задержал взгляд на ловких руках, чинивших ножичком карандаш, на серьезной складочке над переносьем.

«Темная лошадка, — думал Белов, входя следом за Михаилом Авдеевичем в кабинет. — Проверять надо всех троих, это ясно. А ежели тот, четвертый, который ушел? Деловитый мужик — так о нем вроде говорил Кондрючин».

— А где мне твоего второго фининспектора сыскать? — Голос Белова, противу воли, прозвучал озабоченно.

— Завтра, Иван Степанович, завтра… — Кондрючин нырнул с головой в сейф и, достав пачку картонных папок с надписью «личное дело», шлепнул ею по столу. — Хоть все бери!

5

В мрачноватом кабинете Вирна Ягунин вел себя по-домашнему. Без тени робости шумно прихлебывал чай, настоенный на сушеной морковке и смородиновом листе, сидел на стуле нога на ногу, и ни капли его не смущало, что он небрит, что нет на нем пояса и что сам председатель Самгубчека подливает ему в стакан время от времени мутноватую пахучую жидкость. Альберт Генрихович тоже держал в руке стакан. Расхаживая по кабинету, он рассказывал Михаилу, как осенью 1916 года провокатор провалил готовящуюся в Самаре Поволжскую большевистскую конференцию, что обернулось для Вирна туруханской ссылкой, куда по тому же делу был сослан и Куйбышев. И хотя очень скоро их освободила Февральская революция, с тех пор предательство он считает самым поганым из преступлений, и ненависть к нему не вытравишь из сердца никогда.

В дверь постучали. Увидев, что вошел Белов, Вирн сделал ему знак — не перебивай, дескать, и закончил:

— Нельзя нам становиться спецами, Михаил, абсолютно нельзя. Классовая ненависть — наше главное оружие, оно не должно тупиться, иначе — конец. Нам положено быть бдительными до самого крайнего предела, а если мы когда и перехлестнем — не беда. Свои нам простят, если что, а враг не спустит, если дадим потачку. Так ведь, Иван Степанович?

Яйцо Белова вдруг сделалось кислым, морщинки сбежались к глазам. Он не поддакнул.

— Альберт Генрихович, — скучным голосом сказал он. — Надо бы нам проверить подноготную вот этих четверых, — и положил на стол папки с личными делами, взятыми из финотдельского сейфа.

Вирн сжал челюсти — ему не понравилось, что Белов игнорировал его вопрос.

— Кто такие? — Он остановился, положил на папки крупную ладонь.

— Финотдельские. Кое-что о них придется запросить у соседей, — продолжал Белов. — Один из них наводчик наверняка.

Вирн раскрыл верхнюю папку, пробежал взглядом страничку. С любопытством всмотрелся в фотографию бухгалтера Щиголева — давнюю, снимался еще в департаментском вицмундире.

— Вот и я их нынче так и сяк разглядывал, — сказал Белов, — Каинову печать на мордах искал.

Встал и подошел сбоку к Вирну и Ягунин. Председатель губчека покосился на него, но смолчал. Михаил, вытянув шею, пронзительно вглядывался в бачки и усики Щиголева. Белов усмехнулся: чисто Нат Пинкертон!