Тревожные ночи Самары

— Очень хорошо. Знаете, как бывает? На взгляд — здоровяк, кровь с молоком, а на просвет, глядишь, чахотка в последней стадии. Чтобы в наше время работать в ЧК, так и надо смотреть, как аппарат доктора Рентгена, внутрь.

Вирн сделал паузу, усмехнулся.

— Только трудно это, конечно, внутрь смотреть и не ошибаться.

Белов опустил глаза.

— Кому-то надо и верить, — просто сказал он. — Без заглядываньев. На кого-то ведь опираться приходится.

— Верить? — Вирн иронически поморщился. — Давайте будем слепо верить.

Он выдвинул ящик стола и достал какую-то бумагу. Подержал на ладони, словно взвешивая, положил на стол.

— Это донесение милиции, — сказал он негромко, но кулак его побелел. — Сегодня ночью группой каких-то сотрудников ЧК ограблен бывший скотопромышленник Прошерстнев.

— Опять?! — вырвалось у Белова.

— Как видите. Сам Прошерстнев увезен неизвестно куда. Как раз в этот день он справлялся насчет выборки патента на торговлю кожами. Откликнулся на новую политику Советской власти. А вечером, вернее, ночью, арестован. Теперь по Самаре пойдет…

Вирн из-за стола прошел к двери и обратно.

— Дело поручаю вам, Белов. Рекомендую даром времени не терять.

Он взял милицейскую бумагу и положил перед Беловым.

— Пусть будет у вас.

Белов неспешно поднялся со стула, вынул из кармана цветастую тряпицу, высморкался, потом спрятал тряпочку — и все медленно, будто выигрывал время. Лист бумаги взял осторожно, с какой-то странной подозрительностью.

— Разрешите мне идти?

Вирн обронил только:

— Да.

Но когда Иван Степанович взялся за дверную ручку, сказал ему в спину — эффект получился прямо-таки театральный:

— Кстати, забыл вам сообщить. Гражданин Башкатин никуда не бежал. Вчера днем он был доставлен в больницу в бессознательном состоянии.

Белов замер, втянув голову в плечи.

Насладившись картиной, Вирн заключил:

— Подумайте над этим, Иван Степанович.

2

В большой полутемной комнате, тесно уставленной резной тяжелой мебелью, словно для богатырей купленной, царили запустение и беспорядок. Животастый комод с вытащенными ящиками, откуда торчало пестрое барахло, был отодвинут от стены. На полу валялся фикус, из разбитого горшка смотрели светло-коричневые корни, и это неприятно напоминало о насилии и смерти. Дверцы высоченного шкафа, изрезанные с особой затейливостью, были распахнуты настежь. Порядок был только на кряжистом столе из дуба — не сдвинешь такой и втроем. В него будто врос бронзовый письменный прибор с подсвечниками в виде полуприкрытых простынками дев. Рядом лежали толстая стеклянная ручка, чистые листы бумаги и массивное пресс-папье из бронзы — тоже часть прибора.

Белов провел пальцем по пыльному стеклу буфета, заполненного дешевой посудой, и посмотрел на палец.

— Значит, мамаша, ты нынче здесь не прибирала, — не спросил, а констатировал факт Белов, обращаясь к закутанной в шаль худой старушонке. Она стояла у порога и без смущения и любопытства следила за чекистами, осматривавшими комнаты.

— Какое!.. — Старушка вздохнула. — Чай, не до того… Утречком как забежала, гляжу: вона как тут! И скорей от греха подале. А то еще, глядишь, скажут: рылась да уворовала себе чего. А мне чужого, дорогой товарищ, не надо. Жила весь век у людей, и никто не попрекнул, не зарилась я на чужое. Вот и Михаил Лукич — вы спросите-ка его, он скажет: не такая, мол, тетка Маня… Не надо мне чужого добра, ну его. Одета, с голоду не помираю еще, и слава богу. А чтоб по сундукам…

— Ладно, ладно, — остановил Иван Степанович разговорчивую соседку, которая у Прошерстнева была за прислугу и дворника. Конечно, расспросить ее надобно как следует, но что-то неясное, что-то неосознанное беспокоило сейчас Белова. Какая-то щемящая неудовлетворенность — то ли ходом осмотра, то ли еще чем…

Он наклонился к столу, осторожно взял пресс-папье и увидел на промокашке четкий отпечаток чернил. Попробовал было разобрать, что там, сощурился, но потом качнул головой и бережно опустил бронзовую штуковину в большой конверт, а тот — в раскрытый докторский баул, стоящий на стуле.

— Так как же ты это, тетя Маня, никого вчера не рассмотрела? Столько народу было, и ни одногошеньки вспомнить не можешь? Ну хоть единственного, а?

— О господи! — Старуха снова вздохнула и перекрестилась. Зачастила: — Так рази увидишь ночью-то? Я же говорю: Ваську спросите, он в комнатах был, а я что? Кабы при свете, а то ведь цыкнули: «Жди, бабка, в прихожей!» А мне что? Коли уж приказали, так я с места не сойду, хошь ты меня режь. Ужасно я, дорогой товарищ, напугалась этой вашей Чеки, прямо трясло всю. А тот мужчина, что со мной в сенях остался, он мне говорит: «Ты, бабка, не бойся, тебе-то, мол, чего? Пущай хозяин твой, буржуй, трясется».

Разговаривая с дворничихой, Белов расхаживал по гостиной, пытаясь определить на глаз, был ли сегодня ночью обыкновенный квартирный грабеж или же эти ряженые чекисты искали что-то определенное, загодя им известное. Последние слова старухи его насторожили.

— Как ты сказала, тетя Маня? Который с тобой остался? А его-то хоть углядела?

Старуха пригорюнилась.