Тревожные ночи Самары

Вирн усмехнулся и неожиданно продекламировал:

Нельзя довериться надежде,
Надежда слишком часто врет…

— Читали такого поэта — Минаева? — спросил он.

Белов пожал плечами: откуда?

— Я в туруханской ссылке читал. Неплохо он критиковал царизм, хотя и не с классовых позиций. Да, что там с Нюсей?

Иван Степанович озабоченно цокнул языком.

— Я вот думаю, есть ли резон, что мы ее оставили. Нюся теперь для них — отрезанный ломоть.

— Точно сказано, — одобрил Вирн. — Именно «отрезанный ломоть». Сейчас с нее глаз спускать нельзя.

Белов слушал, что-то соображая.

— Можете не сомневаться, Иван Степанович. — Натура этих… — Вирн выдержал паузу, — известна. Не оставят они ее в покое. В любом случае. Как бы нам не прозевать.

— Так… — протянул Белов. — Резонно.

И повернулся к Шабанову.

— Слушай, писатель! Придется тебе нынче до закрытия подежурить в «Паласе». Надо бы посмотреть, кто к ней будет липнуть. Может, связной. А после проводить буфетчицу до дому, только незаметно… Рано туда не заявляйся, чтоб глаза не мозолить, лучше поближе к ночи. Задача ясная?..

— Есть! — сказал Шабанов. — Ясная. Разрешите пока идти?

— Иди.

Решив не откладывать сборы, Шабанов заглянул к Левкину, но не нашел его на месте. Столкнулись они на лестнице. Договорившись, когда ему взять подходящую одежонку, Иван повернул было к себе, но вспомнил о просьбе Ягунина. Нынче утром, дождавшись в госпитале окончания операции, он ухитрился перекинуться с Михаилом несколькими фразами.

— Как там Нинка? — прикрыв глаза, бормотнул Ягунин, когда его несли по коридору санитары, — Узнай у Исая…

Иван Шабанов видел Нинку один-единственный раз — с тряпкой и ведром, раскрасневшуюся и растрепанную. Девушка ему тогда понравилась: скромная, работящая и собой вроде ничего.

— Исай, как Нина-то работает? Не саботажница? — спросил он как бы в шутку.

— Это имеется в виду землячка Миши? — что-то уж слишком неприветливо, на себя непохоже, уточнил Левкин.

— Она.

— Землячке дали поворот от наших ворот, — сказал все так же сухо Левкин, — Когда с Мишей были неважные дела, я был вынужден ей сказать…

— Что сказать? — нахмурился Иван.

— Что! Что! — разозлился Исай Левкин. — Пусть не приходит, сказал! Не мешай на дороге, Шабанов, у меня есть другие дела, пропусти…

Левкин был расстроен, что так вышло. Шабанов — тоже.

«Где ж ее теперь найдешь-то?» — думал он удрученно, проходя коридором, будто сквозь строй глазеющих на него граждан. Их сегодня было больше обычного — ни одна лавка не пустовала. Он переживал за Михаила, потому как понимал, что получалось не по справедливости: и подозревали напрасно, и посадили ни за что, и вот обидели в личном вопросе.

…Не ждал не гадал Ваня Шабанов, что так скоро отыщется горемычная Нинка Ковалева. В одиннадцатом часу вечера приведет ее в «Палас» мордатый «горчишник», накормит и что худо — напоит девчонку до одурения, а уже ближе к закрытию уведет ее неизвестно куда — наверх ли, в гостиничные номера, еще ли в какое злачное место, а может, и к себе домой. И невыносимо будет комсомольцу Шабанову смотреть на жалкую пьяненькую девчонку, смотреть и понимать, что нет у него ни возможности, ни права вмешаться, и оттого будет Ване стыдно, тоскливо и тошно.

Но все это будет впереди. Пока же сотрудник секретно-оперативного отдела Шабанов мучился сомнениями, говорить ли Михаилу, что Нинку выставили из губчека, или, может, погодить до выздоровления, а сам внутренне собирался к своему вечернему визиту в «Палас».

6

В глубине огромного пакгауза городского потребительского общества, среди мешков, ящиков и перепоясанных веревками тюков закусывало несколько человек. На ящике, поставленном на попа, разложены были продукты — помидоры, огурцы, немного хлеба, желтоватое сало и непременная вобла. Судя по стаканам и двум пустым бутылкам с винными этикетками, люди эти не только закусывали. Сидели они в покойных позах, и внешний мир напоминал здесь о себе лишь редкими гудками маневрового паровозика. Солнце просвечивало сквозь щели в крыше, и поэтому, несмотря на отсутствие окон, на складе было достаточно светло, чтоб не только рассмотреть лицо собеседника, но и при желании прочитать газетный текст. Этим как раз и занимался один из закусывающих — сухопарый человек в пенсне и потрепанной форме инженера-путейца.

— Послушайте, господа! — Он оторвал клочок газеты, покрывавшей ящик-стол, и прочитал нарочито гнусаво: — «Подкрепим самарским хлебом великую борьбу трудящихся с разрухой»! — Он засмеялся: — Подумать только — «самарским хлебом»! Допрыгались комиссары.

— Какого… месяца… газетка? — спросил блондинистый военный, хрупая после каждого слова огурцом.

Человек в пенсне нагнулся и отогнул край газеты.

— Февральская, — сказал он. — Но это не имеет значения. Непредусмотрительность правителей во все века считалась преступлением, ибо они отвечают за судьбу народа. Вывезти из губернии весь хлеб, хотя прогнозировался недород. Идиотизм!