Тревожные ночи Самары

Белов скрылся в глубине вестибюля, а Михаилу все еще было не срок. Снова и снова распахивались двери «Паласа», обдавая Михаила волнами визгливой музыки. Вот и еще. Швейцар и дюжий… этот… как их теперь зовут? Лакей не лакей, официант не официант… м-м… услужающий выволокли наружу пьяного. Тычок — и тот повалился со ступенек в пыль, глухо бормоча про свое. «Пора», — сказал себе Ягунин.

Как и Белов, он взял себе на складе губчека оперативный маскарадный костюм. Белов нынче оделся под купчика, Михаил — под разбитного самарского мастерового. На нем была суконная фуражка, сапоги гармошкой, темная рубаха с воротничком-стойкой, застегнутая на дюжину пуговичек.

Швейцар с немалым подозрением поглядывал на Ягунина, когда он бродил под дверью. Однако, когда тот приблизился, увидел, что сердитая физиономия белобрысого паренька не сулит приятной беседы: такого попробуй не пусти.

— Проходи, товарищ-гражданин, — небрежно обронил швейцар, несколько компенсируя иронией свою трусость.

И Михаил Ягунин вразвалку вошел в «Палас».

5

В «Паласе» дымно и весело. Но до пика разгула еще далеко. Оживление начинается где-то около одиннадцати и продолжается до половины второго, до двух. Вот эти часы и вспоминаются впоследствии. Чаще — с изумлением и горечью, реже — со смачным причмокиванием: «Да-а… гульнули!..» Сейчас еще только шло к девяти, и хотя в «Паласе» было, кажется, все — и кошачья музыка трех евреев, и шарканье танцующих, и звон посуды, и пьяные выкрики, и хлопанье пробок, и громыхание отодвигаемых стульев — в общем, все компоненты разухабистой ресторанной какофонии, — однако не витал здесь пока что дух пьяной истеричной взвинченности, под влиянием которой теряют люди свой человеческий облик и способны бывают на ничем не окупающиеся поступки. Мирно, очень мирно было в «Паласе» без четверти девять.

Белов солидно двигался между столиками, рассекая собой слоистую пелену табачного дыма и приглядывая место для наблюдения за всем залом. Узкоплечий услужающий в задрипанном фраке и с «бабочкой» на грязной манишке скользнул ему навстречу.

— Вот сюда-с! — изогнувшись в талии и закинув на плечо салфетку, он поманил Ивана Степановича к столику, над которым скалой нависла тяжелая фигура «нэпщика» или «нэпача», — такими новомодными словечками успел окрестить народ вновь вынырнувших купцов. Впрочем, в газетах проскальзывало и другое, более культурное слово — «нэпман». Этот был типичный, будто сполз с карикатуры Моора на «акулу капитализма»: добротный костюм в елочку, массивные кольца на толстых коротких пальцах, тройная розовая складка, ниспадающая с затылка на воротник.

— Разрешите присесть? — спросил Белов и одновременно с тем отодвинул стул: спрашиваю, мол, из приличия, а сяду и без разрешения.

— Ну конечно же, конечно… — расплылась в добродушной улыбке физиономия «акулы капитализма», отчего в движение пришли не только губы, но и бугристый нос, и мясистые щеки, и даже лоб задвигался от удовольствия. Судя по опустевшей бутылке и незначительным остаткам закусок, «нэпач» сидел здесь давно и наверняка соскучился по разговору. Болтать попусту Ивану Степановичу не хотелось, но столик был расположен удачно, почти у стены, и Белов сел. Тотчас в руке оказалась карточка. Согнувшись в полупоклоне, официант ждал.

— Та-а-ак…

Белов, отставив руку с карточкой, деловито изучал меню и подсчитывал мысленно, на что же хватит ему тех двухсот тысяч, которые со скрипом удалось выдавить у начхозфина Левкина на посещение ресторана. Ягунину зажимистый Левкин выдал вдвое меньше — аргументировал тем, что у мастерового в карманах бывает не густо, так что пей пиво!

— Принеси-ка мне, любезный… — тянул волынку Белов, зная, что суета и спешка были бы не к лицу, — вот эту штуковину… по-казацки. И это… И вот это… — тыкал Иван Степанович пальцем в меню.

— Напитки-с? — Официант превратился в вопросительный знак.

Насчет напитков дело было скверно — для чекистской казны они дороговаты. Хотя, конечно, и надо бы хоть малость для пущего правдоподобия.

Белов, мигая, еще раз прикинул в уме примерную сумму: нет, не по карману.

— Пивка. Парочку… похолоднее.

— А покрепче-с? — интимно подался телом официант.

Белов шутливо-сокрушенно вздохнул и постукал пальцем по лацкану напротив сердца:

— Здоровьице, братец, не позволяет.

Посерьезнев, официант озабоченно потряс головой:

— Понимаю-с. Сию минутку.

Сосед Белова по столику вытер салфеткой распаренное лицо и затылок. Сказал добродушным баском, напирая на «о»:

— Все на него валят, то есть, на вино. Напраслину возводят, а хвори-то не от вина вовсе, да!

— А от чего же? — машинально спросил Белов, будто бы рассеянным взглядом скользя по дымному залу. Его интересовало, где Ягунин. Неужели до сих пор не зашел? И что это еще за разговорчики с девицами во время дела?

— От волнениев, — убежденно, по-дьяконски торжественно проговорил толстяк и даже палец поднял. — Раньше, когда люди в спокойствии жили…

Вот он, Михаил! Ягунин, прислонившись к стойке, потягивал пиво и о чем-то лениво болтал с буфетчицей, полненькой смазливой бабенкой лет двадцати пяти.