Тревожные ночи

Обстрел продолжался до полудня, затем огонь почти полностью сконцентрировался на участке моей роты. Дым от разрывов, как туча, сползал по ложбине, временами скрывая ее от нас. Тогда-то я и увидел первые силуэты немцев. Взглянул в бинокль и застыл. В сизом дыму на высоту ползли гитлеровцы. Я чувствовал, как на моем лбу выступили капли холодного пота, инстинктивно ощупал диски и сжал рукой автомат… Как раз в этот момент из грохота взрывов появился человек и прыгнул в окоп. Его рука с силой сжала мое плечо. Я обернулся… Это был Григорий Петрович Белушкин, советский офицер связи при нашем батальоне. Увидев его, я очень обрадовался и подвинулся, освободив ему место рядом с собой.

Мы познакомились с ним еще в боях под Пэулештским лесом, где в первые дни после 23 августа 1944 года шли бои за ликвидацию окружения города Плоешти. Гриша перешел Муреш с ротой, расположенной слева от нас. Я знаком подозвал связного, который немного понимал по-русски, и стал ждать, когда запыхавшийся Гриша отдышится. Затем советский офицер взял бинокль и показал мне на ложбину.

— Тяжеленько придется, приятель! — сказал он. — Бандиты перебрасывают сюда основные силы.

— Я так и предполагал, — проговорил я, следя за железными касками немцев, приближавшихся к нам.

Тут я узнал от него, что об орудиях и телефонной связи не может быть и речи. Остальная часть батальона была накрыта огнем немцев еще при форсировании реки, и все, кто не был проглочен волнами и снесен вниз по течению, кто еще мог ползти, укрылись под крутым берегом.

Они обороняли переправу, чтобы противник не смог просочиться в наш тыл.

Сжав в руках автоматы, мы стали следить за медленным, но уверенным приближением немцев. Временами, когда дым рассеивался, ложбина просматривалась до самого низа. Тогда было видно, что на нас шло не менее батальона немцев.

В их боевых порядках за первыми цепями виднелись орудия и минометы. Вскоре к артиллерийскому шквалу прибавился и их огонь.

— Где пулеметы? — спросил меня Гриша.

Я опустил бинокль и показал рукой туда, где были установлены два пулемета.

— Хорошо! — одобрил он.

Посоветовавшись, мы решили не открывать огня, пока гитлеровцы не подойдут на расстояние броска наших гранат. Я передал по цепи приказание и снова застыл с биноклем у бруствера окопа. Я видел лишь темно-серые каски немцев да поблескивающие винтовки. Прижавшись к земле, словно черные гусеницы, немцы ползли семью — восемью густыми цепями. Они все ближе и ближе подходили к нам, и их железные головы в стеклах бинокля становились все крупнее и крупнее. Я вновь почувствовал, как на лбу и висках выступил холодный пот. Посмотрел на Гришу. У него на лбу, над биноклем, виднелась постепенно углублявшаяся складка. Его бледное лицо застыло, но было спокойным — он умел владеть собой.

— Зря стараются, — сказал он мне, продолжая следить за немцами.

Он, видимо, говорил это больше для того, чтобы узнать, что я думаю на этот счет.

— Зря, — тихо ответил я. — Закидаем гранатами и расстреляем с пятидесяти шагов.

В этот момент обстрел наших позиций усилился: было ясно, что немцы вот-вот перейдут в атаку. По мере приближения к нам, цепи их постепенно скучивались. Теперь бинокль был уже не нужен: любое движение немцев можно было хорошо различить простым глазом. Я снова потрогал лежащие на бруствере диски и сложенные моим связным гранаты. Гриша попросил дать ему гранаты, и тут я увидел запомнившийся мне на всю жизнь взгляд его голубых ясных глаз. Решив, что я волнуюсь, он пожал мне руку. Но и его рука, как мне показалось, слегка дрожала.

— Мы должны остановить их, — заметил он. — Надо удержать высоту до завтрашнего утра.

Я повторил приказ об открытии огня и услышал, как он вполголоса, точно клятва, передавался из уст в уста. Взглянул на ложбину — немцы были совсем близко. Скоро цепи гитлеровцев были уже шагах в ста от нас. Мы различали их лица, чуть приподнявшиеся над землей. Наверняка на мушке каждой винтовки моих солдат маячила голова какого-нибудь гитлеровца, и я боялся, что они не устоят перед соблазном открыть огонь раньше, чем было приказано. Огневой вал передвинулся в наш тыл на берега и броды Муреша. Наши траншеи наполовину были разрушены взрывами, земля до самой вершины высоты была изрыта глубокими воронками. Вокруг нас наступила полная тишина, лишь изредка слышались приглушенные стоны раненых.

Первые цепи гитлеровцев остановились в нерешительности шагах в восьмидесяти. Их напугало наше молчание. К ним присоединился второй рал, за ним третий; ряды немцев стали гуще. Но замешательство наступающего противника быстро прошло. Несколько гитлеровцев встали и неуверенно двинулись вперед. За ними поднялись другие, потом еще и еще…

Весь этот поток людей, увешанных гранатами, с прижатыми к бедру автоматами и пулеметами угрожающе двинулся на нас. В этот момент расположенная на фланге другая наша рота открыла огонь с левой стороны ложбины.

— Не стрелять! — повторил я приказ. — Не стрелять никому!