Тревожные облака

Петрович предложил забить бункерные сапуны и отверстия для тросиков машинного телеграфа, сквозь которые в машинный отсек стала проникать вода. Герметически закупоренные бункера дали катеру хороший запас плавучести.

Над рубкой бессменно трепетали флаги бедствия: один в бело-голубую шахматную

клетку, другой пониже, полосатый, тоже бело-голубой, с красной дорожкой посреди. «Терплю бедствие, нужна немедленная помощь!» - взывали флаги.

23

Февральский розовый восход лег на железные крыши, на булыжные, круто забиравшие вверх мостовые, тронул серую гладь залива, запламенел на свежем сурике ремонтируемых транспортов.

Несмотря на середину февраля, город лежал бесснежный, чистый, сухой.

Лена приехала во Владивосток ночью.

Она вышла на привокзальную площадь со спящей дочкой на руках, но такси не оказалось, и, постояв несколько минут на опустевшей площади, она вернулась в комнату матери и ребенка.

Надо собраться с мыслями. Подумать…

Правда, для этого было достаточно времени на десятидневном пути из Москвы во Владивосток. И Лена думала, думала, не замечая того, что почти перестала спать, не видя заснеженной тайги, сверкавшего в оправе льдов Байкала, зеленого строя лиственниц и кедров, рубленых сторожек и полустанков, проносившихся мимо окон.

После письма Кати, когда у Лены созрело решение поехать в Приморье, она ждала домашней бури и слез. Но все обошлось: вероятно, отец с матерью измучились от потрясений, которые она принесла им за последние годы. Или, может быть, их остановила сдержанность, и пугающая сосредоточенность, которая не покидала Лену с того самого часа, как она распечатала письмо Кати? Или она просто стала^ взрослой и никто не решается ей перечить?

В Ялте перед посадкой в автобус отец в последний раз предложил Лене оставить дочку у них. На время. Пока все наладится. Лена крепко прижала к себе Лизочку, порывисто подняла ее на руки и покачала головой…

Без Лизочки ей не к чему ехать в далекий портовый город. Саша клялся ей, что никого не любил до нее. Может, и любил, человек порой не знает по-настоящему, любил он или нет. У Саши, наверное, были другие девушки, которых он провожал до дому, с которыми любовался просторами Амурского залива, но не станут же они являться к его матери или приезжать за тридевять земель во Владивосток!..

А она, Лена, жена. Единственная, любимая так сильно, как только могло любить сердце Саши, быть может, чуть-чуть самонадеянное, но честное, наивное и даже застенчивое.

Как только посветлело, Лена разбудила Лизу. Причесала ее, одела потеплее и, сдав чемодан на хранение, отправилась на Пушкинскую улицу.

Розовый свет восхода застиг ее на улице Ленина, возле кинотеатра «Комсомольский», где Лена остановилась, рассматривая в переулке здание Географического общества. Сколько раз сидела Лена в этом сквере, поглядывая на тяжелую дверь, смущаясь под взглядами проходивших ватагами матросов. Дверь могла открываться множество раз, но когда ее открывал Саша, Лена угадывала безошибочно. Какая-то сила мгновенно поднимала ее со скамейки.

Волнение Лены передалось Лизе: она подняла свое матовое бледное личико, внимательно посмотрела на мать и дернула ее за руку:

- Пойдем к бабушке, пойдем, мама.

И они пошли дальше по малолюдному еще тротуару.

В этом городе живет бабушка. Вот и все, что знала Лиза. Ничего другого Лена ей сказать не могла. Бабушка! Для Лизы каждая женщина, на лицо которой уже легли морщины, была бабушкой.

Саша всегда говорил о матери с нежностью, но разве не бывает, что мы ошибаемся в самых близких людях? Лена верила в хорошее, но внутренне готовила себя ко всякому.

Пусть мать не знает, что они приехали издалека, устали, пусть не хлопочет вокруг них, если ей это не по душе, из одного только чувства долга и гостеприимства. Могло ведь случиться и так, что они остались бы в этом городе, жили здесь!.. Через полчаса на улицах появится много малышей, которых отцы и матери провожают в детские сады. Вот так и они с Лизой шагают вместе: худенькая мать, в зеленом бобриковом пальто и берете с торчащим хвостиком, и дочь, в меховой шубке, купленной на Катины деньги…

Но по мере того как Лена приближалась, к дому Саши, собственная ее жизнь и горести тревожили ее все меньше, уступая место иной тревоге: горестное и скорбное лицо Сашиной матери возникало перед взором Лены. В ка-кую-то секунду она даже остановилась на трудном подъеме: сердце ее больно колотилось в груди. «Жива ли она,- подумала Лена со страхом.- Перенесла ли гибель Саши?..»

Когда-то Саша принес Лене большую фотографию матери. Лена поразилась: такая молодая! Потом вгляделась в грустные, умные глаза женщины, увидела седую прядь, закинутую вверх, и ей вдруг показалось, что она давно знает эту женщину, что Сашина мать и не могла выглядеть иначе. С той поры прошло немало времени. На сердце матери легло новое горе. Под двойной тяжестью нетрудно и остановиться сердцу.

Лена бросилась вверх по улице. В эту минуту она не верила ни солнцу, ни ласковости озаренных им окон. Письмо Кати тоже пришло в светлое, так весело и бездумно начавшееся утро.