Тревожные облака

Он молча кивнул Соколовскому и прошел по сумеречному коридору в конец дома. Прикрыл за Соколовским дверь врачебного кабинета и протянул ему руку.

- Здравствуй, Соколовский. - Потом представился: - Глеб Иванович. А лучше просто Глеб.

Соколовский выпустил тяжелую руку и присмотрелся: большие навыкате глаза в белесых метелочках ресниц, энергичное, грубоватое, крепкой кости лицо.

- Не узнаешь? - Глеб Иванович улыбнулся, открыв крупные, без зазоров зубы с золотой коронкой в нижнем ряду. - Добро, что и ты меня не узнаешь…

Кто же он? Соколовский напряг память: нет, не вспомнить.

А тот простодушно радовался, что Соколовский не узнал его. Они одновременно заметили какое-то движение за окном: часовой открыл калитку в проволочной ограде, и тучный офицер медлительно проследовал сюда с территории военного госпиталя.

- Выйди в коридор, - сказал Глеб. - Там скамья. Сиди спокойно.

- А если спросит?

- Он не спрашивает. Ты его нисколько не заинтересуешь. Это странный человек, но не худший из них. И не без бога. Иди.

Офицер прошел мимо Соколовского, астматически дыша. Военный врач. Высокий, с необъятной грудью и массивной, клонящейся вперед головой. Он, конечно, заметил Соколовского, но не обратил на него ни малейшего внимания.

Глеб приветствовал офицера по-русски, и тот ответил ему на ломаном, ужасающем русском языке. Прислушиваясь, Соколовский подумал, что доктор явился без какой-либо определенной цели: он помалкивал, вздыхал, даже в коридор доносилось его тяжелое, с присвистом дыхание.

Соколовский приник к маленькому глазку - кто-то соскреб краску с застекленной перегородки. Видно было, как доктор не спеша вынимает из внутреннего кармана мундира коробочки с лекарствами.

- Это кладет… в холод, - сказал он, осторожно водворяя на стол плоскую коробку, в которой, по-видимому, были ампулы. - Сделайт его холодно…

- Не знаю, как и благодарить вас, - сказал Глеб Иванович, пряча лекарства. - Денег вы не возьмете, да и какие у наших больных деньги… Бог отплатит вам, доктор.

- Деньги - нет. - Он усмехнулся. - Лючше бог! Скоро доктор Майер рандеву с бог… Один рандеву на вечность…

- Доктор Майер, -сказал Глеб, -наш санитар Грачев забирает к себе домой сироту из третьей палаты.

- Он есть милосердный шеловек.

- У Грачева нет кровати, а у нас в сарае много старых, ржавых, они не годятся для больницы…

- Глеб Ивановитш, - произнес Майер с благородной торжественностью.- Ви сказаль много слова. Зашем? Много слова есть немецкий… gewohnheit! Как сказайт это слова?

- Привычка, - перевел Глеб.

- Да, привичка. Нужен кровать - разрешаю!

- Спасибо, господин Майер.

Но порыв благородства уже захлестнул Майера.

- Ви сказаль - господин Майер? Зашем? Ви не верит это слово «гос-по-дин», не любит это слово…

Положительно он был сегодня настроен благодушно.

- Я уважаю вас, господин Майер.

- Доктор Майер, но нет господин! Доктор медицин Майер. Кайзервильгельмштрассе, нумер ахт унд зехциг, третий этаж. - Он тяжело засопел. - Доктор Майер ощень любит Zivilleben! Ви понимайт?

- Мирную жизнь?

- Зашем мирную?! Цивильс, цивильс, - строго сказал Майер. - Мир, война - это есть райхсприказ, это я не умею знать. Zivilleben! Все города, дома, Германия, Zivilleben… Доктор есть, сапожник, булющник, Uhrniister[15], - он постучал ногтем о стекло ручных часов. - Arbeiterklasse[16], маленький тележка с редиска и огуршик, дети… ganzfrohliches Jeben[17], а не один только официр, официр, официр!… Восемнадцатый год, я один раз был ваш город. Тогда не был так много кровь, нет лагерь, нет ужасный партизан, диверсант, нет тоталь тодт…

- Вы были тогда моложе.

- Я стоял квартира, один хороший фамилия, - загорелся Майер. - Там был такой мальшик, три лет. Я разнимал патрон, сыпал порох шистый белый папир и зажигал маленький порций. Пу-у-уф! Мальшик радовался сильный фейерверк, а мне был гауптвахт, испортил весь свой патрон… Alius! Теперь мне тяжело мундир… Большой честь, - поправился он и коснулся рукой груди, - абер здесь тяжело…- Он закончил грустно и так тихо, что Соколовский едва расслышал: - Я буду умирать ваш город, Глеб Ивановитш, нет пуля, нет бомба, умирать свое сердце. Так: пуф-ф - и на сердце kleines Feuerwerk mit Blut…[18]

- Что вы, доктор… У нас хороший воздух! Луфт! - уточнил Глеб. - Мне другой воздух нужно.- Майер шумно вздохнул.- Zivilleben! Auf Wiedersehen![19] - Уже в дверях он добавил: - Тот коробошка нужно кладет холод…

Майер опять прошел мимо Соколовского нездоровой, пыхтящей громадой.

Смерти боится, -объяснил Глеб Соколовскому. - О пролитой крови скорбит, о вражде человеческой. Он - как барометр: чем неспокойнее в городе, тем у него на сердце горше. В прошлую пятницу офицерский клуб рухнул, там как раз черные мундиры музицировали.

- Авиационный налет? - спросил Соколовский. Глеб улыбнулся уголком рта.

- Говорят, в подвале у них что-то взорвалось. Красноватые тяжелые руки Глеба устало легли на край стола, как-будто нарочно для Того, чтобы Соколовский мог рассмотреть их. «Не курит», - отметил зачем-то Соколовский, задержавшись взглядом на его пальцах.