Тревожные облака

- Так, - Савчук вытянул вперед сильные с кривинкой ноги и хлопнул себя по ляжкам. - Хочу играть, капитан! Хватит дурочку валять. Доигрались, сами себя за решетку посадили. Никто другой - сами. - Он обвел пустым, равнодушным взглядом подвал. - Легким испугом еще отделались. За твоих запасных, капитан, головы могли полететь. Свободно! Всех топишь, командуешь всеми. - Он обронил презрительно: - Хозяин!

- Я тебе не хозяин, - заметил Соколовский. - Ты к своему хозяину сходи, может, он тебя и поставит в команду. Хоть в похоронную! Только не к нам.

Савчук мрачно поднялся с табуретки, сунул руки поглубже в карманы и подошел к койке Павлика.

У изголовья желтел приклеенный к стене июньский билет 1941 года на стадион «Динамо».

- Это что? - поинтересовался Савчук. Павлик объяснил.

Не сводя с Павлика глаз, Савчук отошел к койке, на которой мрачно ссутулился Седой.

- Знаешь пацана? - спросил Савчук со значением.

- Ты и сам видел его, он на тренировки ходит.

- Жиденок! - шепнул Савчук. - Точно! - Ноздри его раздались и затрепетали. - Ты что же, не видишь? Глаза! Ты глаза смотри, пока с него штаны не содрали. Скорбь мировая в глазах.

- А чего ему веселиться? - Седой страдальчески поморщился. - У него родные погибли.

Савчук сглотнул слюну.

- Ты присмотрись. В нужник сходи с ним… А? - Седой подавленно молчал. - У меня на них нюх, меня не обманешь.

Савчук поднялся как завороженный, вернулся к Павлику, уставился в его грустные, с косинкой глаза.

- Ну, здоров, Павлик… Будем знакомы: Савчук.

Руку пожал с нарочитой силой и встретил уверенное, мужское пожатие.

- На два слова, Сокол, - бесцеремонно сказал он. - Потолковать надо.

- Тут все свои, - ответил Соколовский.

- А что я тебе сделаю? Давай.

- Ладно.

Они отошли в дальний угол.

- Значит, кто угодно, только бы не Савчук? Встречныйпоперечный - да? Этот… еврейчик - да? t- Савчук не хотел обострять отношения и выражался помягче, - Всякий годится, только бы не я.

- Это ты брось, Савчук.

- Обидно! Можешь ты понять? Я к вам с открытой душой. Слушай! - оживился он. - А если Седой откажется? Если он сам откажется?

- Он в защите очень на месте: надо, чтоб играл.

- Седой - трус! Его из-за угла мешком стукнули. Подведет он вас.

- Ты же и привел его: зачем водишь таких?

- Я ему не нянька: я с ним договорюсь.

- Нет, - сказал Соколовский. - С товарищем нельзя поступать по-свински.

- Кому он товарищ?

- Тебе.

Савчук не сразу нашелся, что на это ответить, и Соколовский спросил в упор:

- Послушай, ты почему так рвешься к нам? Что это тебе приспичило играть?

- А вы? А все вы?

- Мы не очень набивались.

- А я рвусь! - вскипел Савчук. - Я и до войны хотел - так разве пробьешься. Не прижимали тебя эти, комиссарчики, - сказал Савчук с обидой, - ты и ходишь по земле святым. У них даже в футбол одни комсомольцы играли. Дерьмо, мазила, копейки в базарный день не стоит, но - комсомолец, активист, открывай семафор! Куда хочешь - в институт, так в институт. А я чувствую в себе силу, что же мне от мечты отказаться? - Соколовский не отвечал. - Я с любого положения, знаешь, как по воротам пробью.

Соколовский задумчиво посмотрел на него и сказал, будто еще раз проверяя по памяти состав команды:

- Вот так: Дугин на воротах, в защите Лемешко, он, пожалуй, центральным будет стоять, с ним Седой, Архипов, Фокин и Григорий! Это защита. В нападении - я, на правом краю - Скачко, на левом - Таратута, связки - Павлик и матрос. Одиннадцать, как ни считай. Придется тебе подождать, - сказал он, призывая на помощь всю свою выдержку. - Мы же не один матч сыграем, еще и на гастроли поедем, за кордон…

- Ладно, - смирился Савчук. - А запасным?

- Не дешеви. Жди! Придет время - позовем. И тебя позовем. А пока, хочешь, пиши. Вынимай блокнот и пиши, ты - журналист, собственный корреспондент.

- Без тебя знаю, чего мне делать! - огрызнулся Савчук и, повернувшись, не прощаясь покинул подвал.

Потянулись однообразные дни. Близким футболистов разрешали на короткое время приходить к ним: после работы прибегала Саша, была мать Дугина, убитые горем родители Таратуты. Грачев не появлялся, и Соколовский не ждал его.

15

В этот день Саша уносила с фабрики последний кусок сатина. С самого утра она была неспокойна, но не в страхе за себя, а в неясной, томившей душу тревоге. В подвале у Миши она изо всех сил старалась казаться веселой и бестревожной, хотя их вторичная разлука тяжело отозвалась на ней. Разлука эта была как предвестье беды, как сигнал, что ничто не миновало, жизнь не устроилась нисколько и они несвободны, как были несвободны и раньше. Горестные предчувствия одолевали Сашу. Она осунулась, над верхней губой резче обозначились темные волоски, глаза, чуть близорукие, часто в ' оцепенении останавливались на случайных, ничего не значивших для нее предметах.

Но поверх тревог она была полна неделей, прожитой с Мишей: шорохами, движениями ветра, свободно влетавшего к ним в комнату, звуками его голоса.

Отработав смену, они с Полиной заперлись в уборной, чтобы получше упрятать кусок сатина, второпях сунутый Сашей за пазуху.