Тревожные облака

Адъютант Викингера бросился к телефону с приказом: вести наблюдение в Заречье, задержать всех, кто окажется в доме, во дворе или усадьбе, куда опустится голубь.

Таратута, уже забыв о хамском, намеренном ударе, обнял Мишу Скачко и орал ему что-то на ухо.

Игра возобновилась с центра, но тысячи глаз с восточных трибун еще мгновение смотрели в опустевшее небо. И не было глаз равнодушных. Спокойные и мужественные, горестные, с трудом поднимавшие ресницы, словно припорошенные чугунной пылью; встревоженные, налитые ненавистью - но только не равнодушные. Полет голубя прочел не один Викингер - каждый житель города понимал, что за простым, как утро, как дыхание ребенка, трепетом белых крыльев скрыты торжество, сигнал удачи, а отныне и чья-то судьба, жизнь и смерть.

20

Мальчишка, выпустивший голубя, сидел среди зареченских железнодорожников неподалеку от Рязанцевых. Инженер и не приметил бы босоногого паренька с восковым, голодным лицом и наголо остриженной головой, если бы тот не задирал его сыновей. Он сделал подножку старшему, и пока тот колебался, как ответить, паренек, круто наклонясь, толкнул плечом Сережку, так что тот едва удержался на ногах и соскочил на ступеньку ниже. Левой рукой паренек прижимал к груди полу грязного пиджака.

Причину агрессии не трудно было понять: сыновья Рязанцева - сама аккуратность, на них чистые, крахмальные рубашки и заплатанные брючки, до блеска отутюженные матерью. У Юры на ногах отцовы бутсы, младший в сандалиях с широким рантом, сохранившихся от довоенной поры. Парнишка не оставлял в покое Юру и Сережу: он гримасничал, подмигивал, показывал язык, строил отчаянные рожи, но успевал и следить за игрой, и посвистывать в щелку между верхними зубами. После гола, забитого Ильтисом, он гримасничал так свирепо, словно в неудаче были виноваты именно благополучные сыновья Рязанцева. Юра сказал отцу просительно:

- Я сейчас надаю ему.

- Вместе пойдем! - подхватил Сережа.

- Двое на одного? - Мохнатые брови Рязанцева недовольно сомкнулись. - Хороши!

- Я один, - Юра поднялся. - Чего он насмехается?

- Сиди! - Мать удержала его за руку. - Не обращай внимания: мало ли что у мальчика на душе.

- Я не хочу, чтобы они росли трусами! - вмешался Рязанцев. - Только не двое на одного.

Валентина сжалась и присмирела - так случалось всегда, когда покладистый, мягкосердечный Рязанцев заговаривал вдруг резко и непреклонно. Она выпустила руку сына, тот насупился, хмуря продолговатое, отцовское, лицо, и сказал стоически:

- Мама права. Сейчас не время.

Он сказал это громко, но старался не смотреть в сторону нахального паренька; тот коротко, презрительно посвистывал, будто гнал докучливых воробьев.

- Та цыть, холера проклятая! - послышался вдруг окрик. Выше, через ряд, сидел развалясь Бобошко, хозяин магазина, в коверкотовом костюме, в брюках, заправленных в хромовые сапоги. Он упирался подошвами в нижнюю скамью, грыз семечки, сплевывал между ног шелуху и смотрел на футболистов, бегавших по полю в реквизированных у него бутсах, смотрел, растравляя обиду, но, странным образом, и гордясь своей причастностью к событию, собравшему на стадион так много важных господ офицеров.

Когда Таратута забил ответный гол, мальчишка нырнул под скамью, его коричневые исцарапанные икры мелькнули у ног Бобошко, и между смердящих ваксой хромовых голенищ взмыл голубь. Бобошко обмер, сделал судорожное, запоздалое движение, будто хотел ухватить из его же рук выскользнувшего голубя, и оторопело уставился на соседей. Пригнувшись, он заглядывал под скамьи, метался, усердствовал, но никого не нашел и, потерянно бормоча в чужие спины: «То ж не я, то байстрюк, святой крест не я… Я их сроду не держал…», стал бочком уходить подальше от проклятого места.

Кто-то задел Рязанцева за ногу, из-под скамьи показалось настороженное лицо мальчишки. Узнав Рязанцева, он еще больше испугался, метнулся было назад, но инженер успел ухватить его за плечо.

- Здорово! - шепнул Рязанцев. - Садись, ничего не бойся. Мальчик недоверчиво покосился, но сел и горящими глазами наблюдал за голубем. Теперь мальчишку можно было рассмотреть получше: он был некрасив и груб, но подбородок у него мягкий, детский, а в живом взгляде зеленоватых глаз угадывались смелость и настойчивость.

Они одновременно оторвали взгляд от голубя и уставились на Заречье.

- Домой полетел? - тихо спросил Рязанцев.- В свою голубятню?

Мальчишка улыбнулся растянув тонкие губы, не открывая рта.

- Эх ты! - упрекнул его вдруг Рязанцев. - Его там немцы встретят, голуби запрещены, надо бы тебе знать. Пропадут все твои.

Улыбка перешла в горестный, совсем не детский оскал. Мальчишка сказал угрюмо:

- А у меня никого нет. Никого. Только он один! - Он кивнул в сторону, где скрылся голубь.

- Соседей похватают, ни в чем не повинных.

- Ищи там соседей! - воскликнул он с чувством превосходства. - Он в лесу живет, со мной. Он немцам не дастся.

Рязанцев восхищенно развел руками - мол, слов нет - и представил ему сыновей.

- Знакомься, вполне приличные мужчины - Юрий и Сергей. Старший - Юрий.