Тревожные облака

Ему хотелось плакать, выть, упасть на землю. Он сам не понимал, что с ним, и продолжал исступленно ругать лагерных палачей.

Никто не останавливал его. Когда он умолк, Лемешко сказал Дугину:

- Где немец, там и лагеря. Ты не шукай при немце такого места, чтоб без лагерей. Не найдешь! Есть лагеря и похуже. - Лемешко попал в этот лагерь недавно, это его вторая колючая проволока после весеннего побега из Умани.

- Уходить надо. Всем, - упрямо сказал Дугин. - Хватит, побегали в подштанниках…

Скачко смотрел на Соколовского.

- Сгоряча ничего толком не решим, - проговорил Соколовский. Он стал расстегивать пуговицу ниже крупного, приметного кадыка, но пуговица оторвалась, и, разглядывая ее в пальцах, Соколовский сказал с внезапным сожалением: - Отслужила… - Товарищи ждали. - Принцип, конечно, один - драться! Тут Коля прав, но надо осмотреться. Побродим, пошукаем, одежку сменим… - Он бросил в траву пуговицу. - Домой сходим, - продолжал он, чувствуя, как все холодеет в нем. - Не последнее дело… А в понедельник встретимся. Давайте в десять утра, на бульваре, у памятника Ленину…

- Ищи теперь памятник! - Фокин присвистнул.

- Ну-ну! - несогласно сказал Соколовский. - Для нас он был и будет. А может, не тронули, может, руки не дошли: чего не бывает.

И все ясно представили себе это место - высокие тополя, ограждающие бульвар торжественным строем, сквозную весеннюю зелень акаций и разлапистые каштаны в пору цветения.

Задыхаясь от подъема по Кузнечной, вдоль закопченных развалин, меж рваных глыб железобетона и обломков стен, Соколовский спешил к своему дому, не очень-то рассчитывая найти его целым. Но дом уцелел. В парадном Соколовский осмотрелся. Сквозь узкое оконце серый свет сочился на пыльный, неподвижный лифт, на истертые плиты пола и на стоящий у стены табурет.

Крадучись Соколовский поднялся по безлюдной, погруженной в тишину и сделавшейся непривычно гулкой лестнице. На площадке третьего этажа посветлело, и он увидел, что полоску ватмана, приклеенную им когда-то к двери, соскребли. Здесь больше не было его имени.

Звонок не работал, и Соколовский постучал. Кто-то прошел к двери быстрой, шуршащей походкой, и на миг почудилось, что он узнаёт шаги жены. В изнеможении он приник головой к двери, не чувствуя, как металлический, литой номер квартиры впивается в кожу.

- Кто там? - спросил женский голос.

- Пожалуйста, откройте, - попросил Соколовский.

Дверь приоткрылась, и, наклонив голову, он протиснулся в коридор. В голубых глазах женщины вспыхнул испуг. Она отпрянула к стене.

- Нет, нет, - Соколовский успокоительно поднял руку и виновато прикрыл ладонью длинный небритый подбородок. - Все в порядке, ничего не бойтесь. Вамменя не надо бояться… Я сейчас уйду. Как пришел, так и уйду, - бормотал он, чтобы задержать этот миг, не рвать так сразу с родным домом.

Он двинулся в глубину квартиры, к застекленной двери, высоко поднимая ноги, словно брел по воде.

Высокая женщина с яркими губами и светлой косой, уложенной вокруг головы, настороженно шла за ним.

Из комнаты донесся детский возглас. Соколовский остановился у двери и вдруг увидел всего себя в наклоненном зеркале - серолицего, в отрепьях, с нашитыми полотняными карманами, в лагерных котах на деревянной подошве. Теперь уже и женщина испуганно разглядывала его серый ежик и скорбящие, ищущие глаза. Ее сильные ноздри непрерывно двигались, как у животного, которое нюху доверяет больше, чем глазам.

- Тут раньше одни люди жили… - пробормотал Соколовский, - в этой квартире… Вы не знаете?

- Тут в доме жиды и коммунисты жили! - охотно, но недобро, бранчливо откликнулась женщина.

- Простите? - переспросил он растерянно. - Не понял.

Голос у женщины мягкий, грудной, домашний, но резкий излом рта сообщает лицу что-то неприятное и хищное.

- Чего тут понимать: при Советах здесь все жиды и коммунисты захватили… Тебе что надо?

Соколовскому бросились вдруг в глаза мощные сухожилия ее шеи.

- Заплутал я, не туда забрел… С голоду, видать, хозяйка, - сказал он, отходя к наружной двери… - Мне бы кусок хлеба… и воды.

Она недоверчиво посмотрела на Соколовского и вышла на кухню. Он выскользнул на лестничную площадку и побрел вниз, стараясь не стучать ботинками. На повороте обернулся и встретился с цепкими, настороженными зрачками женщины. Потом дверь квартиры N 47 сердито хлопнула. «Осматривает прихожую, - подумал Соколовский, - не украл ли чего… Сука!»

В парадном на табурете сидела женщина. Соколовский узнал тетю Пашу, жену дворника, - до войны она стирала жильцам белье. Она поднялась, и Соколовский остановился. Он услышал, как и она потянула воздух носом, и понял, что за ним по пятам идет запах барака, как запах нужды и ночлежек за нищим. Вот отчего ходуном ходили ноздри волчицы!

- Что, не слыхала, как беда пахнет? - усмехнулся Соколовский. - Как лагерь смердит?

- Ты кто такой?

- Человек.

- Вижу, что не ангел, - отрезала Паша. Соколовский казался ей серым кладбищенским привидением. Но она была храброй женщиной и на всякий случай сказала: - Только я тебя не боюсь.