Тревожные облака

Как-то так случилось, что у славного, чистого слова болельщик возник сомнительный оттенок, некий темный ореол разнузданности, слепоты и даже озлобления. Ведь в слове болельщик заложено доброе: понимание, привязанность, сопереживание чужим тревогам, усилиям, исканиям, искренняя душевная забота о ком-то, кто нуждается в тебе, в твоей эмоциональной поддержке. Как же возможно этому доброму выродиться в разнузданность, в воинствующее бескультурье, в поступки, граничащие с хулиганством? Как можно унижать команду, которой ты верен, измарывая ее эмблемой заборы, стены домов, цокольные этажи? Достаточно взглянуть на таблицу первенства страны, чтобы убедиться, как мало помогают любимым командам эти настенные заклинания; боюсь, что это назойливое мельтешение может даже помешать футболистам. Настоящий боец, истинный спортивный рыцарь отвернется от этой безвкусной, топорной лести, испытает чувство неловкости; такая форма поклонения скорее свяжет, чем окрылит его. «Советский спорт» и еженедельник «Футбол -Хоккей» сделали бы доброе дело, печатая систематически – пусть коротко, анкетно, – размышления на эту тему лучших наших мастеров-футболистов. Тут заклинания спортивных журналистов бессильны, а к слову своих кумиров молодые болельщики могут и прислушаться.

Я навсегда запомнил один давний эпизод на московском стадионе «Динамо», когда спортивных Лужников еще не существовало. Я смотрел матч вместе со знакомым, смотрел, что называется, с легкой душой: моей команды на поле не было. Сражалась команда моего знакомого, в ту пору одна из самых знаменитых и боевых. Но в этот день команда пропустила один мяч, a все, усилия ее нападения, яростные и, надо сказать, превосходные, разбивались о поразительную, неправдоподобно удачливую игру вратаря противника. В жизни талантливых вратарей случается такой звездный час, когда все удается: так стоял в воротах, играя в Англии, Хомич, такие матчи мы помним у Яшина.

Минут за десять до финала вратаря грубо снесли. Вдруг на лице моего вполне цивилизованного знакомого – когда вратарь, вопреки его ожиданиям, поднялся – я увидел недобрую, точнее сказать пещерную, страсть: пусть бы вратаря уволокли с поля как угодно, хоть с переломом, хоть бесчувственного, хоть мертвого, только бы он не мешал отквитать гол, а то и забить два в оставшиеся минуты! Пораженный этой догадкой, я посмотрел на него, он понял мой взгляд и в запале, не сдержавшись, крикнул: «Да! Хватит! Сам виноват!» Виноват, оказывается, в том, что играл превосходно, доставляя радость тысячам людей, виноват, что красиво и смело буквально взлетел на перехват мяча, к которому уже устремился в прыжке нападающий…

Мне никогда больше не хотелось смотреть с этим человеком футбол, говорить с ним о спорте, даже о шахматах, куда он тоже ухитрялся вносить черную, иссушающую страсть, я перестал верить его улыбке и мнимому благодушию. Я знал, что в минуту испытания, в крайности им овладеет озлобление и та необъективность, которая убивает в человеке саму способность наслаждаться спортивным зрелищем, честной спортивной борьбой.

Пусть бы тысячи и тысячи запалённых болельщиков «Спартака» взяли пример с того же Александра Петровича Старостина, чья жизнь, в известном смысле, неотделима от этой команды. Вся жизнь – футболиста, тренера, спортивного специалиста и писателя. Как свободен, высок и независим его взгляд именно оттого, что выше всего он чтит само искусство футбола, его магию и мудрость, артистизм игры, понятой выше клубных интересов, выше всех привходящих соображений и страстей. Привязанность к жизни и судьбе команды, которой за десятилетия отдано много сил, не мешает ему радоваться умному, красивому футболу в исполнении любых других коллективов, не искажает его взгляда и справедливости оценок. Не только его суждения и статьи, но и его лицо во время матча, сосредоточенное, освещенное живой мыслью, сочувственным интересом, несут на себе эту печать справедливости и высокой культуры чувств. Таким же справедливым и широко доброжелательным был и прекрасный знаток футбола народный артист СССР Яншин: приверженность одной команде не обкрадывала его души, не лишала многих спортивных радостей.

Но, может быть, неправомерно требовать от массы болельщиков, от вступающего в жизнь юноши того, что так естественно для людей самой высокой культуры и огромного жизненного опыта?

Нет, вполне правомерно и справедливо!

Кто не знает, что трибуны стадиона уравнивают нас в самом хорошем смысле – там не до званий, не до отличий, даже не до возрастных категорий. Все мы там в известном смысле юны, дети одной семьи, увлеченные, захваченные и очарованные. Там каждому, кто того пожелает, кто соберется с силами и разумом, можно стать и справедливым, и душевно щедрым. Нужно только, не изменяя своей привязанности, пересилить угрюмую, разрушительную односторонность, отупляющую, отнимающую даже и здравый смысл.

В киевском матче 1942 года я вижу один важнейший, непреходящий урок для нашего футбола: он утверждает важную, если не решающую роль силы духа, могущество коллективистского волевого начала.