Тревожный август

Когда-то один из учителей Данилова, старый оперативник Покровский, говорил, что жилище может многое рассказать о характере человека. Иван Александрович бывал в квартирах, на которые наложила отпечаток человеческая индивидуальность. Сколько он их повидал за время работы в угрозыске! Всякие видел. Но были и такие, как эта: здесь вроде ничего не говорило о характере и склонностях хозяина. Убогая старая мебель, пустой шкаф, под кроватью чемодан с грязным бельем.

– Позови Игоря, найди понятых и начинайте обыск, – приказал он Полесову, – а я пойду с хозяйкой поговорю.

Иван Александрович постучал в соседнюю комнату и скорее догадался, чем услышал, о приглашении войти. Хозяйка сидела в углу под иконой и, глядя на дверь, быстро крестилась. Маленькая, седенькая, с жидким пучком волос на макушке, она была похожа на добрую, ручную белую мышь, увидевшую кота.

– Да чего вы испугались-то, – приветливо улыбнулся Данилов. – Полноте. Ваше имя-то как, отчество?

– А ты, поди б, не испугался, если бы к тебе такие ловкие пришли? Имя мое Нина Степановна.

– Вы успокойтесь, мы вам ничего дурного не сделаем. Мы же из милиции.

– Вам видней, уважаемый, – хозяйка опять перекрестилась. – Вам видней. Вы молодые, грамотные, значит. Зачем старуха-то вам?

– У нас к вам никаких претензий. Мы вот к жильцу вашему.

– А я ему говорила. Ох, говорила. Ты человек, мол, военный, откуда продукты-то берешь? Одному столько не дадут.

– Какие продукты?

– Да всякие: и мука у него, и сахар, и мясо. Он говорил: родственники привозят. Значит, из-под Москвы. А я все равно не верила. Что это за родные такие, чтобы сахару привозили три мешка, сухофруктов тоже мешок, консервы опять же.

– А где он это держал все?

– Да на чердаке. Потом к нему его барышня приезжала. Тьфу, – старуха закрутила головой. Слово «барышня» она проговорила нараспев, с презрением. – Крашеная такая, кольца золотые. Она где-то по торговой части работала. Воровка, наверное. Я вот вчера пошла карточки отоваривать, а продавщица мне подушечки…

Старушка говорила долго и все не по делу. Но Даиилов не перебивал ее, он много на своем веку свидетелей видел, они были разные. Из одних слова приходилось тащить словно клещами, другие, наоборот, говорили много и охотно, часто о вещах посторонних, но в их рассказе, словно в пустой породе, иногда мелькало и очень важное. Поэтому он слушал Нину Степановну внимательно, иногда сочувственно кивая головой.

– Он мне, знаете, и говорит, – продолжала старуха, – время, дескать, сейчас голодное, а людям жить надо, питаться. Может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет. Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь…

– Ну зачем же так, Нина Степановна. Мы ведь кое-что все же знаем, например, о том, что вы ему помогли.

– Да господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. – Старушка выпалила это быстро и замолчала, словно поперхнулась.

Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок волос… Хотя нет, не было у нее тогда пучка. Маленькие руки с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? И фраза эта: «…начальничек, нет на мне ничего». Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях.

И он вспомнил, вспомнил эти ее руки. Они сгребали золотую пыль из-под ювелирных тисков. Выглядела она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом в Гнездниковском, МУР тогда находился там, она крестилась на портрет Дзержинского.

– Да, Нина Степановна. Годы идут, а замашки остаются старые. Нехорошо знакомых не узнавать.

– А я тебя, Данилов, сразу признала, – сказала вдруг старуха совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. – Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.

Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела на выгравированную надпись: «Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома».

– Ишь ты, от исполкома. А цена ему какая? Копейка цена.

– Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Степановна, другая моему портсигару цена.

– Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железным балуешься. Другая, значит, цена?

– Это точно, другая. – Данилов чиркнул спичкой, дал прикурить. – Но разговор у нас не о муже покойном, а о жильце вашем.

– А я ему не судья. Он продукты на золото менял, а я при чем?

– Мы сейчас у вас обыск сделаем, тогда и посмотрим.

– Делай. Моя судьба прятать, а твоя – искать. Только про Гришку ничего не знаю и к его делам не причастная. А золото, если найдешь, так это мое. Папенькой моим, золотых дел мастером Крутовым, оставлено. Его никто у меня отобрать не сможет.

– Ладно, о золоте потом. Вы мне скажите, как к вам Шантрель попал?

– Пришел сам. Узнал, что сдаю комнату, попросил прописать. Я не стала отказывать. Человек он военный, мне с ним не так страшно.

Вошел Белов.

– Иван Александрович, в комнате – ничего, а на чердаке два ящика консервов нашли и мешок сахару.