Тревожный август

- Почему так трагично: последние дни, последний месяц? Где логика? Нас в институте учили, что невозможно определить точные сроки раскрытия преступления. Что это не планируется, что это работа сложная. Вот, например, в Америке, там все по-другому.

- Насчет Америки ты определенно прав, а кто тебе лекции в институте читал по уголовному праву?

- Профессор Сколобов.

- Жаль, что он у нас не работал.

- Где?

- В угро, вот где, побегал бы опером, тогда бы провел точную грань между теорией и практикой. А лекции читать, конечно, спокойнее, чем жуликов ловить. Это точно. Вполне возможно, что к концу месяца мы их не поймаем, вполне возможно. Только дело тут не в официальных сроках. В другом дело-то. Я не знаю, как в Америке их полиция на это смотрит, а у нас главное - немедленно обезвредить преступника, чтобы он больше зла людям не смог принести. Для нас закон давно уже стал категорией не только юридической, но и нравственной, а нравственность - основа нашего образа жизни. Так-то. А ты - профессор...

- Я понимаю, - грустно сказал Белов, - только...

- А никаких "только" быть не должно. Пришел в милицию - живи по ее законам. - Данилов встал, направляясь в дом, у дверей оглянулся, увидел расстроенное лицо Сережи. - Ничего, все будет хорошо. Прекрасно, что ты думаешь об этом, спорь сам с собой, еще древние говорили, что истина рождается в споре, выражение несколько банальное, но верное.

До темноты Иван Александрович просматривал документы, относящиеся к делу. Их накопилось много. Протоколы осмотров, акты экспертизы, объяснения свидетелей, заявления. От самых разных людей. Они относились и к сегодняшнему дню, и ко времени фашистской оккупации. Только теперь по-настоящему Данилов понял, кто такие братья Музыка. За каких-то два месяца они оставили о себе кровавую память. Удивляло другое: что братья не ушли вместе со своими хозяевами. Здесь-то и напрашивался вполне законный вопрос: почему? На этот счет у него было три предположения. Первое - не успели. Второе - оставлены специально. Третье - наименее вероятное остались сами, пытаясь использовать сложную обстановку для грабежей. Но все же он больше склонялся ко второй версии, так как она не только не исключала третью, но и дополнялась ею.

В двадцать втором году, в самый разгар нэпа, его, Данилова, друг оперативник Алексей Мартынов, бывший матрос с Балтики, - вернувшись в МУР после очередной операции, сказал:

- Вот, Ваня, скоро, совсем скоро прихлопнем нэп, остатки ворья добьем, и вернусь я, ребята, на флот. Только не на море, нет. В речники подамся. Там красота, плывешь себе, берега рядом, хоть рукой трогай. Лесом пахнет, водой, с полей медом тянет. Я уже кое с кем переговорил, найдут мне работу, ну, конечно, подучусь, речным штурманом стану.

Он расстегнул пояс, снял кобуру, помолчал, потом продолжал:

- Ты бы, Иван, тоже работу присматривал. Знаешь, когда все кончится, надо сразу правильную линию в жизни найти.

Тогда они были совсем молодыми. Он, Мартынов, Тыльнер, Зуев. Совсем молодыми, твердо верящими в добро. С того дня прошло двадцать лет, а он все еще ловит жуликов. Алеша Мартынов не стал штурманом, правда, ушел на реку - в бассейновую милицию. Тогда они просто не понимали, что построение нового общества - процесс долгий. Мало уничтожить явное зло, необходимо искоренить невидимое, спрятанное в глубине человеческой души, а на это время нужно.

Постепенно опустилась ночь и принесла долгожданную прохладу. Где-то на краю темного неба взрывались и гасли всполохи далекой грозы, и раскаты грома канонадой стелились над землей. Ветер стал влажным, и цветы за окном запахли особенно остро. Быков с Беловым уехали. Данилов сидел в темной комнате. Зажигать свет не хотелось, потому что тогда надо было бы закрыть окно и опустить маскировочную штору. Прислонившись головой к раме, он пил ароматную прохладу, и ему казалось, что с каждым новым вздохом-глотком к нему возвращаются утраченные силы. Постепенно многодневная усталость взяла свое, и он задремал. Сон пришел легкий, невесомый, и в нем была свежесть ночи, запах зелени и ожидание надвигающейся грозы. И это тревожное ожидание постепенно наполнило его всего и стало основным и главным, и, еще не проснувшись до конца, он привычной хваткой выдернул из кобуры пистолет, а когда пришел в себя окончательно, то понял, что в комнате кто-то есть.

- Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, - сказали из темноты, - я Кравцов.

ДАНИЛОВ И КРАВЦОВ

- Садитесь. Если у вас есть оружие, положите на стол. Я вынужден вас задержать, гражданин Кравцов.

- Я пришел сам. Мне передала жена о вашей встрече. Я пришел... Потому... В общем, я понял, что вам можно верить.

- Спасибо, все это чрезвычайно трогательно. Оружие!

- Я уже положил его. Сразу же, как вошел.

- Я должен задать вам всего один вопрос. Кто убил Ерохина?

- Музыка.

- Как это случилось?

- Я шел к городу, шел опушкой леса и видел Ерохина, он ехал на велосипеде, по моим расчетам, мы должны были встретиться с ним у поворота на райцентр.

- Зачем?