Тревожный август

Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.

— Где врач? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Здесь, — ответил Белов.

— Пусть увозит тело.

Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово: тело. А чье оно?! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри себя какую-то, одному ему известную, пружину. Начиналась работа, сыск, и у него не должно быть эмоций и переживаний — только объективная реальность.

Прибывшая оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович посмотрел на задержанную, она все сидела в углу, сцепив на коленях руки, уставившись взглядом куда-то в одну точку.

— Гражданка Дробышева! — громко позвал Данилов.

Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.

— Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..

— Кто он? — Данилов шагнул к ней. Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.

— Кто он? — повторил Данилов.

— Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. — И она заплакала, почти закричала.

— Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, — приказал Данилов милиционеру.

И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.

— Я предлагаю вам, — наклонился он к Дробышевой, — добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.

— У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?

— Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, — сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.

На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.

— Они там копают, — тронул Данилова за рукав Быков. — Как же так, Иван Александрович, а?..

— Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.

Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.

— Есть, — устало сказал он, — нашли.

— Что там?

— Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото — небольшой такой ящичек, но полный.

— Надо оформить как добровольную выдачу.

— Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.

— Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело написать все, как было на самом деле.

— Вы какой-то странный, товарищ Данилов, — Плетнев пожал плечами, — она вашего опера заманила в засаду, а вы…

— Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.

— Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.

— Давайте и все документы мне.

— А нам?

— Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.

Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть, в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.

Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.

— Что мне будет?

— Это решит суд. — Данилов встал, прислонился к стене.

— Я скажу всю правду.

— Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?

— Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.

— При каких обстоятельствах?

— Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…

— Кто они?

— Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.

— Кто это такой?

— Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.

— А что делал до войны?

— Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.

— Так, кто еще?

— Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.

— Фамилия Серого?

— Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.

— Кто еще?

— Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.

— Хорошо, вернемся к печати. Так кто именно приехал к вам из Москвы и когда?