Тревожный август

В его комнате хозяйничало утро. На подоконнике сидел воробей и, наклонив голову, смотрел на Данилова круглым глазом, словно спрашивал: ну как, что нового, уважаемый Иван Александрович?

— Ничего нового, брат, — сказал Данилов воробью, — ничем тебя порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко…

Зазвонил телефон и спугнул птицу.

— Иван Александрович, — сообщали из НТО, — все точно, стреляли один раз из ТТ и еще три пули — из нагана, причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из одного и того же оружия.

— Следовательно, один из нападавших убил лейтенанта, а другой его родителей?

— Именно так. Теперь о дактилоскопии. Отпечатков очень много, но на шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке.

— Вот что, вы бы их отправили для идентификации в наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие пальчики.

— Хорошо, сделаем.

Данилов положил трубку, достал из стола блокнот и задумался: «Что же мы имеем, уважаемый Иван Александрович? Пока ничего конкретного. Нужно, видимо, начать с допроса Аллы Нестеровой. Тем более, что она ждет в соседней комнате».

Девушка вошла робко и осталась стоять у дверей. Данилов жестом пригласил ее сесть к столу. Некоторое время помолчали. Иван Александрович исподлобья внимательно разглядывал ее. Даже горе и усталость не стерли красок с лица девушки. Розовощекая, с большими синими глазами, черными волосами, она, безусловно, была очень хороша собой. Теперь Данилов понял, почему лейтенант Ивановский просил отпуск. Конечно, не из-за родителей, разве в этом возрасте вспоминают о них. Впрочем, вспоминают и думают, конечно, но лишь появится такая девушка и все. Как это здорово, наверное, гулять с ней по Москве, держать за руку, думать о ней в вагоне поезда.

— Вы очень устали? — задал первый вопрос Иван Александрович.

— Да, — Алла ответила тихо, одними губами.

— Я вас попрошу, подержитесь еще немного, ваши показания для следствия крайне важны. Ведь вы тоже, вероятно, хотите, чтобы мы поскорее нашли преступников.

— Конечно.

— Вы, наверное, голодны? Впрочем, что я спрашиваю, мы же оба ничего не ели, — Данилов взглянул на часы. — Врачи нам этого не простят. Подождите, я сейчас.

Иван Александрович зашел в соседнюю комнату. За столом покойного Шарапова сидел Сережа Белов. Увидев начальника отделения, он встал из-за стола, аккуратно оправил гимнастерку.

— Слушаю, товарищ начальник.

— Вот что, Сережа, попроси, чтобы мне принесли два стакана чаю, и расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть.

— Я уже договорился, в столовой дадут в счет пайка.

— Молодец, только побыстрее, пожалуйста.

Сережа расстарался: чай был ароматный и крепкий. Первая утренняя заварка, ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели хлеб с маслом. На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два командирских доппайка.

— Я прочитал, Алла, то, что вы написали, — Иван Александрович отставил стакан с недопитым чаем. — Может быть, еще хотите есть?

— Нет, спасибо.

Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова.

— Так я прочитал, — продолжал он. — Понимаете, вы написали много интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить. Прежде всего относительно серег. Вы не могли бы их, ну, нарисовать, что ли?

— Попробую.

— Вот вам карандаш и бумага.

Через несколько минут рисунок был готов.

— Так, — сказал Данилов. — значит, это сапфир. Кажется, синий?

— Знаете, такого глубокого синего цвета. А вокруг бриллианты небольшие, но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы, поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей.

— Вот как! Значит, эти серьги — талисман вроде.

— Скорее семейная реликвия.

— А сколько могла стоить эта реликвия, не знаете?

Алла посмотрела на Данилова с недоумением.

— Я понимаю, — сказал Иван Александрович, — многие вопросы покажутся вам не совсем тактичными. Но прошу понять меня, наша профессия такая, мы, как врачи-невропатологи, врываемся в человеческие души. Так что потерпите. Кстати, вы говорили, что серьги лежали в шкатулке. А что там еще было?

— Я не знаю. Нет, впрочем, погодите. Мне Сережа как-то показывал, там был Наполеон.

— Простите, кто?

— Да, Наполеон, — взволнованно сказала девушка, — печать такая. Наполеон в треуголке, руки скрестил на груди, и ниже кружок, на нем инициалы выгравированы. Печать. Сережа рассказывал, что в 1812 году, когда французы бежали из Москвы, ее забыли, а прапрадед его нашел эту печать.

— А из чего сделан этот Наполеон?

— Сережа говорил — из серебра.

— Теперь вот о чем расскажите. Вы жили рядом с Ивановскими, считались у них в доме почти родной. Правильно я говорю?

— Да.

— Так вот, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в поведении Дмитрия Максимовича за последнее время?

— Нет, ничего особенного.

— Тогда постарайтесь вспомнить другое: перед отъездом Дмитрия Максимовича из Москвы в ноябре прошлого года вы у них не встречали посторонних?

— Видите ли, — Алла помолчала секунду. — Дмитрий Максимович никуда не уезжал. В ноябре заболела Мария Дмитриевна, и я ухаживала за ней.