Трезориум

Уперлась ему ладонью в грудь, но оттолкнуть не оттолкнула.

— Зачем же ты со мной пошла? — набычился он.

— А надоело с сопляком болтать. Подумала, с тобой будет интересней.

Зауэр немного воспрял.

— Вот зря ты так. Этот твой Майер, или как его, конечно, щенок щенком. Но знаешь, как дерутся немецкие щенки? Наши ребята, кто уже сражается, всех прямо поражают. Вообще ничего не боятся. На смерть идут, как на танцы. Это мне сам гауляйтер сказал, лично.

Опять урод гауляйтером хвастается, подумала Таня, восхищенно качая головой.

А Зауэр решил, что нашел к ней верный подход, и загромыхал, как на митинге:

— Фюрер сказал: «Моя молодежь, готовься к тому, чтобы править миром!» И мы готовимся. Многие из нас погибнут, но оставшиеся будут подобны закаленной стали. Пусть все знают: новое поколение немцев достойно править миром!

Надо было с этим заканчивать.

— Куда ты сегодня ходил на охоту? — спросила Таня.

— На юг, на Штайнштрассе. Там сейчас самое пекло.

Пижонил. Только в романах и в кино употребляют такие слова — «самое пекло». Таня изобразила восхищение:

— Наверно, жутко страшно оказаться на линии огня. И жутко опасно. Как ты только не боишься?

— Зря рискуют только идиоты, — подмигнул Зауэр. — Если бы я перся под снаряды и пули, давно уже валялся бы где-нибудь в развалинах. Но я умный. У меня метод. Надежный и почти безопасный. Я, как черт, из-под земли высовываюсь. Бум! — Он вскинул воображаемое оружие. — Иваны: «Что?! Где?! Откуда?!» А Панцер-Карла уже нету.

— Откуда же ты берешься?

— Сказано: из-под земли.

Он еще немножко поинтересничал и в конце концов объяснил.

— Между нами. Строго по секрету.

Усадил рядом, на кровать. Стал шептать на ухо, хотя кто тут подслушал бы? Тане было противно чувствовать теплое дыхание на щеке, но терпела.

— Канализация, — сообщил Зауэр.

— А?

— Я проникаю, куда мне надо, по канализации. Ты не думай. Это только так называется. Дерьмо там не плавает. Такие подземные туннели прорыты под всем городом для стока дождевой и талой воды. У наших есть план коммуникаций, поэтому разведгруппы шуруют по русским тылам. А без плана там заблудишься, сгинешь. Иваны минировать минируют, но далеко не суются.

— И у тебя есть план канализации?

— Мне не надо. У меня папаша работал в «Бреслау Вассерверк», я с детства под землей как у себя дома.

— Но как же русские мины?

— Чепуха. Они опасны только для тупиц. В галереях всюду вот такой слой пыли. Если вижу, что натоптано — не суюсь, и все дела.

Он положил ей руку на колено, будто ненароком. Таня стерпела и это. Лишь бы не спугнуть.

— Например, сегодня на Штайнштрассе я как попал? На перекрестке Аугусташтрассе и Фихтештрассе — знаешь, где аптека — спустился в люк. Потом повернул в первый коридор налево, отсчитал пять колодцев — вот тебе и передовая.

— Пять колодцев? А дальше?

— Вылез бы из шестого — там уже русские. Не дай бог обсчитаться — попадешь к иванам в лапы. Вылезешь такой: «Здрасьте, очень приятно, я охотник за вашими танками».

Она хихикнула, и он сразу обнаглел. Обхватил за плечо, ткнулся губами в шею.

Но теперь, узнав главное, Таня миндальничать с ним перестала. Отпихнула, поднялась.

— Это я сама решу.

— Что «это»?

— Когда с тобой обниматься. И стоит ли вообще. Пока вопрос открытый. А будешь лезть — закроется.

С подобными субъектами только так и нужно. Держать перед носом морковку на ниточке. И ни в коем случае не травмировать их поганое самолюбие, иначе сразу охамеют и огрубеют.

По всему городу, в одном, другом, третьем месте, подряд, одна за другой завыли сирены. Даже странно. При обычной бомбежке их не включали.

Зауэр бросился к окну, распахнул его.

Снаружи уже стемнело. Везде, по всему небу метались лучи. Дальний рев моторов несся и спереди, и слева, и справа.

— А вот и пасхальный подарок Сталина! — нервно хохотнул Карл. — Дождались! Дуй в убежище. Я на крышу, полюбуюсь. В щель от иванов забиваться не стану.

— Я с тобой, — сказала она. Сама не знала почему. Очень уж странное было небо, всё в сполохах. И гудело, словно церковный орган, готовящийся заиграть.

Они взбежали по лестнице на чердак. Моторов было уже не слышно, их заглушал грохот разрывов. Бомбили и за рекой, в Клечкау, и на Моргенау, и в Хёфхене, и в Гандау. Только в центре пальба с земли был неистовей, чем бомбежка, а прожектора понатыканы так часто, словно густая колоннада какого-то храма огнепоклонников.

— «И в разъяренном океане, средь грозных волн и бурной тьмы, — шептала Таня, вертя головой, — и в аравийском урагане, и в дуновении чумы!»

Думала: «Сгинь, проклятый город! Сгинь, проклятая страна! Ты заслужила!»

А Зауэр вдруг заорал:

— Какое зрелище, а? Вот она, смерть! И на земле, и на небе! Гибель богов! Огненное горнило!

Он, конечно, был полный кретин. «Горнило». Застыл на самом краешке крыши, размахивал руками, Мефистофель хренов. Но Таня вдруг поняла, что они похожи. Во всем Бреслау только двое и радуются происходящему.

Мысль была неприятная. Таня передернулась.

А этот оглянулся, зубы оскалены.

— Ты не такая, как другие девчонки. Не трясешься. В тебе есть сила, я такие вещи чую. В чем твоя сила, Хильде?