Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Если кто-либо будет роптать> или прекословить, или как-нибудь противиться приказанному, он должен быть наказан по рассуждению старшего и соответственно тяжести прегрешения. (12)

Во время работы всегда возникают трудности. Предположим, мне поручили какое-то дело. Я имею относительно этого дела свое мнение, а эпитроп и игумен смотрят на него иначе. Так что же, может быть, нам следует все обсудить друг с другом? Может быть, мне нужно убедить игумена, эпитропа или старшего по послушанию в своей правоте? Ни в коем случае. Если ты это сделаешь, говорит святой, то потерпишь поражение. Это все равно что сбросить рясу и жениться. Ведь и Господь говорит, что если кто-то возроптал хотя бы помыслом, то он уже совершил прелюбодеяние. Ропщущий «должен быть наказан по рассуждению старшего». Если его не наказать, то ропот войдет у него в привычку. Уступит ему игумен раз, два — и монах вступит на новую тропу, приобретет навык объясняться и все обсуждать, но это подход не монашеский, а мирской. К тому же он станет плохим примером для братства, и тогда всему братству грозит гибель.

Его должно отделить от братства на столько, сколько требует характер его согрешения, — до тех пор, пока он не смирится, покаявшись и исправившись. Брату, который будет наказан таким образом, запрещается куда-либо ходить.

Какое наказание самое действенное? Отлучение от жизни братства: ни совместной трапезы, ни совместной работы. Почему ропотник должен есть отдельно? Потому что ему необходимо понять, что в монастыре прекословия быть не может. Епитимия длится до тех пор, пока брат не раскается, пока не придет к игумену и не скажет: «Отче, я согрешил, я понял свою ошибку, прошу прощения у братии». Ведь если человек понадеялся на свой здравый смысл и исполнил свою волю, он согрешил против братства. Эту волю он вбил, как некий клин, между собою и братством. Поэтому ему запрещается общаться с братством, иначе, куда он ни придет, начнет жаловаться: «Игумен меня ни во что не ставит. Я пошел к нему рассказать о своих огорчениях, а он меня прогнал». Конечно, все это ложь. Просто этот монах захотел навязать монастырю свой авторитет, забыв при этом о Боге, о сущности работы, об авторитете братства, о достоинстве старца. В итоге он становится тяжелым человеком, теряет свое монашеское достоинство.

Если же его отделить об общения с братством раз, другой, третий, что ему останется делать? Или стать настоящим монахом, или, не выдержав, уйти. И если он остается нераскаянным, то лучше уж ему уйти, чтобы, познав горечь мирской жизни, прийти в чувство, чем оставаться в монастыре, ведя немонашескую жизнь, не преуспевая в послушании, бдении и молитве.

Наказание, которое предписывает это правило, продиктовано не жестокостью, но уважением к свободе личности. Например, я поручаю человеку какую-то работу, а он начинает возражать: «Этого я не могу, того не хочу, третье меня утомляет». Если я в этом случае уступлю, то впредь буду вынужден уступать ему всегда, потому что он привыкнет идти такой дорогой. Но, следуя по ней, он вступит на стезю скорбную, мрачную, ведущую к падениям. Душа и сердце такого монаха превратятся в развалины, он лишится свободы духа, радости на духовном пути. Чтобы предотвратить эту катастрофу и направить человека на путь спасения, мы ставим его в условия, при которых он либо исправляется и становится настоящим монахом, либо покидает монастырь. Если он уйдет, то поймет свою ошибку, почувствует, подобно Еве, горечь преслушания.

Когда Ева съела горький плод и пала, она поняла, чего лишилась, и возжелала прежней близости к Богу.

Тогда Бог дал Адаму и Еве первоевангелие, предсказав, что от их семени произойдет спасение и их самих, и всего человеческого рода. Если бы Бог не изгнал Еву из рая сразу по падении, то Ева решила бы, что запретный плод есть можно. «Раз Бог меня простил, — подумала бы она, — Он простит меня снова». И продолжала бы вкушать смерть и растить ее в себе. Значит, отлучение от Бога, тленность и смерть, которой стали подвержены Ева и Адам, оказались величайшим благодеянием Божиим для первозданных людей и всего человеческого рода, «чтобы зло не стало бессмертным».