Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Так вот, я радуюсь, удостоверяясь в том, что у моих монахов ничего нет в келье. Но если я вижу лишнюю книгу или другую вещь, я забираю ее или прошу принести мне в игуменскую, или на склад, или отдать в библиотеку. Лучше впустить в свою келью дьявола, чем принести туда какую-то собственность или ненужные вещи. Что ты будешь с ними делать? — «А вдруг они мне когда-нибудь понадобятся?» — Что значит «понадобятся»? Лучше умереть, чем держать ненужные вещи в своей келье. Быть монахом — значит быть всецело нестяжательным. В этом вопросе требуется большое внимание, потому что, увлекшись стяжанием, монах очень легко может из ангела превратиться в демона, а из демона — в самого денницу. Здесь нужна большая щепетильность. Поскольку мы избрали жизнь апостольскую, в которой нет места частной собственности, нам нужно знать, что старец может простить нам все грехи, но он не может простить грехи, связанные с тем, что мы даем, принимаем, приобретаем какие-либо вещи или пользуемся ими, пусть даже речь идет о самой простой вещице. Только Бог может простить такие грехи при условии искреннего покаяния. Монах, который считает своей пусть и малую вещицу, сам себя отлучает от Церкви. А мы понимаем, что отлучение может быть снято только тогда, когда виновный прольет потоки слез. Поэтому игумен не несет никакой ответственности за души монахов, если они занимаются стяжательством, пусть даже с самыми добрыми мыслями, пусть даже с самой благой целью. Церковь никогда с этим не мирилась.

Конечно, когда ты, монах, спрашиваешь игумена, можно ли тебе взять для себя то, что дал такой-то человек, игумен ответит утвердительно. Но зачем тебе это нужно? И правда ли этот человек дает тебе вещь по собственному почину? Может быть, он знает, как ты это любишь, как ты этого ищешь, как сильно желаешь? Может быть, ты сам дал ему понять, что тебе это нужно? Может, он тебя об этом спросил? Невозможно, чтобы нам дали или мы дали что-то и этому не предшествовала взаимная договоренность, общее впадение в грех. Поэтому только Бог может тебя простить, если ты сам завел в келье какие-то вещи. Игумену такого права от Бога не дано. И даже за то, что ты имеешь нечто с разрешения (но не по благословению), простить тебя может только Бог. Лишь то, что дается нам после серьезной духовной беседы со старцем, не упраздняет нашего апостольства. За все остальное мы будем отвечать пред Богом. Ведь разве не рухнет все здание, если ты выломаешь камень из его стены? Самая малость может сделать нашу жизнь бесплодной.

Еще надо обратить внимание вот на что. У тебя есть, например, «Добротолюбие» или Ветхий Завет. Ты даешь эту книгу кому-то почитать, а он капает на нее маслом, и ты огорчаешься. Ты должен понять, что с того момента, как ты огорчился, «Добротолюбие» или Священное Писание стали твоей собственностью. Конечно, тот, кто испачкал книгу, согрешил пред Господом, нельзя портить чужую вещь. Нужно брать ее с благоговением и возвращать в два раза более чистой. Малейшее повреждение чужой вещи — грех по отношению к Самому Богу. Но если ты огорчился из-за того, что книга испорчена, она для тебя уже не Священное Писание, а твоя собственность, идол твоего сердца. Между тем даже ряса, которую ты носишь, не твоя собственность, ее даровала тебе Церковь, ею тебя благословил игумен, тебе дал ее в церковном собрании Сам Христос. Так вот, с того момента, как ты огорчился, потому что брат небрежно обошелся с твоей книгой и испачкал ее, с того самого момента книга стала для тебя богом.

Как некоторые употребляли Божественные Дары для магических обрядов, так и мы можем полученное от Бога, от игумена употребить для угождения дьяволу, если будем с пристрастием заботиться о том, как бы не потерять, не испачкать, не испортить какую-либо вещь. Как мать любит свое дитя, так и мы любим свою книгу.

Но мать за внебрачного ребенка отвечает меньше, чем мы — за любовь к книге или к любой вещи, которую нам дали. Стяжательство для монаха — прелюбодеяние в худшем виде. Прелюбодеяние нельзя оправдать никакими причинами, следовательно, нет оправдания и стяжательству. У святого Августина удивительно ясное понимание подлинной монашеской жизни.

Затем, желая более четко обозначить условия любви к Богу, святой переходит к теме ропота, на которую обращали внимание и преподобный Пахомий Великий, и святитель Василий Великий, и все отцы, говорившие о монашеской жизни. Действительно, издревле все человеческие страсти известны, в особенности те, которые характерны для того или иного общества, в том числе и для общества монашеского. Такова и страсть ропота.

Никто пусть ничего не делает с ропотом, чтобы не умереть, подвергшись тому же осуждению, что и роптавшие в пустыне. (5)