Три Анны

– Буду счастлив.

Этих слов Свешников ждал как манны небесной, надеясь, что Аня попросится пойти с ним. Он сразу угадал в её душе сострадание к людям. Так сильно и ярко, как Аня, Алексею, пожалуй, ещё не нравилась ни одна девушка. Правда, на первом курсе он считал себя влюблённым в телеграфистку Улечку с главного почтамта, а на втором нешуточно увлёкся выпускницей медицинских классов Женечкой Бардиной. Но ни та, ни другая ни в какое сравнение не шли с Анной. Городские барышни напоминали фарфоровых кукол, выставленных в витрине «Пассажа» – завитых, с искусственным румянцем и бессмысленными глазами. А Аня была настоящая, живая, манящая внутренней чистотой.

Идя сюда, он с замиранием сердца сравнивал её с молодой берёзовой листвой, нежным облаком окутывающей стройные стволы, облитые солнцем. Именно берёзкой ему и виделась русская девушка: белокожая, длиннокосая, гибкая, но не ломающаяся под напором суровых ветров с севера.

Ему была нужна именно такая подруга и, направляясь в дом Веснина, Алексей твёрдо решил, что добьётся Аниной взаимности во что бы то ни стало.

* * *

С того дня, как на дороге к Ельску был ограблен нарочный с казной для настоятеля Успенского собора, недели без дурных вестей не проходило.

Сперва пошёл слух, что у порогов перехватили купца Ситникова с большой суммой денег – барыши отобрали, а самого в реку кинули. Едва жив остался. После этого пощипали помещицу Окунёву, ехавшую в Олунец покупать дочери фисгармонию. Сто рублей взяли. Тут, слава Создателю, без рукоприкладства обошлось, но Окунёва так напугалась, что дара речи лишилась. Говорят, лежит нынче на кровати, глаза пучит, а ни слова произнести не может.

Только и молвит, что «тыр» да «пыр».

Третьим обокраденным оказался диакон Никольской церкви, что спешил на торги за свечами да ладаном. Ради церковного сана, отца диакона не пощадили: хватили дубиной по голове и с телеги выкинули.

И так хитро злодеи свои чёрные дела обделывали, что никто из пострадавших не мог сказать, сколько разбойников на них напало. Ситников говорил, что тать один был, Окунёва два пальца показывала, но с неё теперь какой спрос, а отец диакон и того сказать не мог, потому как десять дней пребывал в беспамятстве.

Ельск гудел словно улей, распотрошённый охочим до сот медведем. Мужики рядились на дороге посты выставлять, капитан-исправник отбивал в губернию депешу за депешей, вдоль леса рыскал сам полицейский пристав с урядниками, а бабы выставляли из сараев острые вилы, на случай если придётся без мужика в доме оборону держать.

Вся эта кутерьма пролетала мимо Аниного сознания, оставляя в нём лишь лёгкий след, наподобие того, какой оставляет на воде крупная рыба.

Она негодовала на свою беспечность, ругала себя за жестокосердие и чёрствость, но как только стихали пересуды о преступных событиях, мигом погружалась в неясные грёзы, разбуженные словами Алексея Свешникова. То Аня представляла себя учительницей в школе, то сестрой милосердия, помогающей раненым, то доброй самаритянкой, посещающей тюрьмы, где томятся невинно осуждённые. Её душа, истомившаяся за долгие годы в пансионе, а нынче запертая в четырёх стенах, настоятельно требовала действия.

«Как жаль, что я не могу каждую минуту беседовать с Алексеем, он наверняка подсказал бы мне, как поступить», – озабоченно рассуждала она, ожидая обещанного Алексеем скорого визита.

Один раз Аня не на шутку встревожилась, когда сквозь закрытую дверь случайно услышала, как отец упоминает фамилию Свешникова, разговаривая с майором фон Гуком, зачастившим к ним в дом. Сперва Анна насторожилась визитами барона, опасаясь, как бы батюшка не стал склонять его к сватовству. Но Александр Карлович держался с ней отстранённо, знаков внимания не оказывал, и Аня совершенно успокоилась, стараясь лишь реже попадаться ему на глаза.

– Зря ты от такого знатного барина личико воротишь, – день и ночь пилила её нянюшка, – разуй глаза да рассмотри получше, какой кавалер к тебе неравнодушен. Всё при нём: речи приветливые, мундир золотом шит, а уж с лица красавец – хоть воду пей! Не чета этому Алексею Ильичу. И что ты в нём нашла?

– А вот нашла… – отговаривалась на нянины слова Анна.

Удивительно, как быстро Алексей стал частью её жизни. Думая о нём как о близком друге, Аня радовалась, что с появлением Алексея из её монотонной провинциальной жизни исчезла скука и появился высший смысл. Смысл этот состоял в служении людям. Кому, как не ей, образованной девушке с дипломом домашней учительницы, надобно просвещать неграмотных? Она поняла своё призвание тогда, когда в первый раз пошла с Алексеем к рабочим сукноваляльной мастерской.

Шли порознь, таясь от людских глаз. Алексей шагал впереди, а Анна, боясь оговора сплетниц, побежала окольной дорогой, надвинув на глаза старую Анисьину шаль.

«Ох, и всыплет мне няня по первое число за отлучку, – тревожилась Аня, чувствуя себя распоследней обманщицей. – Ну да ладно. Поделом. Лишь бы батюшке не рассказала, а то он, чего доброго, может и в светлице затворить».