– Домой иду, Катя. Как меня там примут, не знаю, но что ждут и любят – это точно. Ох и заблудился же я! Куда ходил, зачем – и сам не знаю; устал в чужих краях, измучился… Колхозы какие-то, сельсоветы… Ничего этого не нужно, ничего! Вот пескариков маме принести, чтобы она их на сковородку и яичком залила и похвалила: «Молодец, Петя, добытчик, кормилец», это – нужно… Все, в чем есть любовь, – нужно. Уколы твои, Катя, слезы твои – нужно; чтобы дети смеялись – нужно, чтобы старики не плакали – очень нужно. А планы соцсоревнований – нет, с ними туда не пустят. Там – любовь, а она никаких социализмов не терпит… Вот Блаженная любить умеет! Она меня встретит на границе, поможет перейти туда… обещала.
– Когда обещала, Петя? Когда ты ее нес?
– Нет, сейчас, когда я кричал. Она откликнулась, боль убрала, помочь обещала. Раньше, вишь, камушки давала, маслице, свечки… с любовью давала, любовь через них и действовала. А теперь так может, без камушков. Ей Господь большую силу дал… а красивая стала, глаз не отвести! Смотрит ласково, и всякая боль проходит!
– Смотрит?! Она же слепенькая была!
Петр Аркадьевич немного подумал и уверенно сказал:
– Это мы слепенькие, вся страна. А Блаженная всегда была зрячей.
Крошечный мальчик вбежал в комнату и затараторил «страшным» шепотом:
– Папа! Там поп пришел! Огромный, страшный, с крестом на пузе! За дверью стоит, тебя спрашивает!
Петр Аркадьевич Троицкий приподнялся на локте и крикнул, напрягая последние силы:
– Входите, батюшка! Я готов!