Три брата

– Не чудо ли это? – вступил в разговор колхозный пасечник Алтер Шрейдер, коренастый мужчина с жидкой белобрысой бородкой.

– Чудо, ну, совсем как в сказке, – поддержал Шрейдера дядя Зуся. – Эзра – это слава всей нашей семьи Ходошей.

– А почему не Свидлеров – разве Эстер, мать командира, не нашего рода? – ревниво отозвался конюх Лейзер Свидлер, который все протискивался поближе к столу, за которым сидел его племянник комбриг.

– Наш Эзра – слава не только Ходошей или Свидлеров, он слава всего Миядлера, – выкрикнул кто-то из соседей.

– А то и всего Союза, – заключил только что вошедший гость с другого конца Миядлера.

– А кто был твоим первым учителем в военной науке? – оборвал Велвл Монес спор расшумевшихся Ходошей и Свидлеров. – Кто, как не дед твой Менахим? А первое твое ружье помнишь – вот оно стоит в углу.

Велвл Монес встал из-за стола и хотел пройти чеканным солдатским шагом в дальний угол комнаты, где стоял самый обыкновенный, крепко привязанный к палке веник – первое «ружье» Эзры. Но в комнате не только маршировать, шагу ступить было негде. И все же старик умудрился, сам себе командуя, выполнить повороты налево и направо, бег на месте, увесисто при этом топая сапожищами. Он даже подал себе оглушительную команду: «С колена пли!» – и сделал вид, что стреляет.

– Ну, и веник стрелял? – спросил, ухмыляясь, дядя Зуся.

– Стрелять не стрелял, а ружье заменял вполне, – серьезно ответил Велвл Монес. – Дед твой был бывалый солдат – всю турецкую войну прошел, а твой прадед, имя которого ты, Эзра, носишь, и вовсе был кантонистом – двадцать пять лет военной службы отгрохал, за что и получил полный надел земли в Миядлере. Я дневал и ночевал у него, слушая его рассказы о военной службе, – более занятных сказок не привелось мне слышать на своем веку. А все-таки он даже к ротному командиру за версту подойти не осмеливался, а уж о начальнике с таким званием, как у тебя, он и не слыхивал, такого он и не видывал. А вот мы сидим тут рядом с тобой и разговариваем, как с равным! Вот где чудо, чудо из чудес, можно сказать!

И хотя собравшиеся здесь не раз слышали рассказы Велвла о прадеде комбрига кантонисте Эзре, сегодня все слушали старика с особым вниманием.

Рассказы Монеса, гости, среди которых было немало прежних товарищей комбрига, – все это перенесло командира в мир его детства и ранней юности. Каждый уголок в доме матери напоминал ему об этой незабываемой поре, которая оставила в его душе глубокий след.

Через открытую дверь кухни комбриг увидел искусно окантованный к празднику полоской красной глины шесток, на котором (как ему и представлялось по дороге в Миядлер) сидела небольшая кошка и умывалась. Правда, это не была прежняя, знакомая ему с детства черная кошечка, а другая – серая с белой мордочкой. И все же как хотелось командиру взять ее на руки и приласкать! Но кошка все умывалась и умывалась, как будто не была еще готова к встрече с таким высоким гостем.

Из кухни доносились аппетитные запахи жареной картошки, теплого хлеба и шипевшей на большой сковороде яичницы.

А со двора по-прежнему доносился жалобный рев все еще стоявшей на привязи коровы: о ней в суматохе забыли.

На комбрига повеяло таким теплом, таким уютом, какого уже давненько не приходилось ему чувствовать. Ему хотелось поскорее узнать все домашние новости, а совсем захлопотавшаяся мать не успела даже поговорить с ним как следует. Сын заметил, как она сильно постарела и поседела. Частая сетка морщинок избороздила ее лицо. Видно, много горьких и тревожных дум передумала она за долгие недели, когда не получала от него писем. Он подосадовал на себя за то, что не всегда находил свободную минуту, чтобы черкнуть матери хоть несколько строк, за то, что не очень-то баловал ее письмами, особенно в последнее время. Часто переезжая с места на место, он, бывало, месяцами не писал ей. То-то волновалась, то-то тревожилась она в эти долгие месяцы. Комбригу хотелось поскорей оправдаться перед старой матерью, расспросить ее обо всем, да и о своей жизни рассказать хоть немного. Почему не пришел сюда его брат Шимен? В отъезде он, что ли? От него проще было бы все узнать обо всех домашних делах. А то мать не оторвешь от плиты – хлопочет и хлопочет на кухне: хочется ей повкусней да получше приготовить все в такой знаменательный день.

Тихо и незаметно вошла в горницу соседка Марьяша. Ее нежное лицо было бледно, тревожно глядели на всех глубокие черные глаза. Ей казалось, что все на нее смотрят, все видят, как она смущена. Увидев Эзру, она растерялась и хотела податься назад, но передумала: раз уж она здесь, надо остаться, пока Эзра не взглянет на нее. Но комбриг долго ее не замечал.