Три часа между рейсами

— Хотелось почувствовать вес ложки, — меж тем говорил Тримбл. — Она такая легкая — просто маленькая чашечка с прикрепленной к ней ручкой. Тот косоглазый официант — мы с ним уже виделись, но он вряд ли меня помнит.

Однако, когда они покидали ресторан, официант взглянул на Тримбла пристально и даже с некоторым удивлением, словно опознал его, но не очень верил собственным глазам. На улице Оррисон со смешком заметил:

— За десять лет забыть можно многое.

— Я обедал здесь в прошлом мае… — начал Тримбл и запнулся.

«Да у него не все дома», — подумал Оррисон и внезапно перешел на тон заправского гида:

— С этой точки открывается превосходный вид на Рокфеллеровский центр. — Он сделал широкий указующий жест. — А также на Крайслер-билдинг и Армистед-билдинг — «папочку» всех этих новомодных высоток.[69]

— Армистед-билдинг… — Тримбл послушно повернул голову в ту сторону. — Помню, как же — я сам его проектировал.

Оррисон кивнул, не так чтобы сильно удивленный, — за время службы в редакции ему с кем только не случалось общаться! Но та фраза насчет ресторанчика в прошлом мае…

Он остановился перед медной мемориальной табличкой у краеугольного камня здания и прочел вслух:

— Возведено в тысяча девятьсот двадцать восьмом году.

Тримбл кивнул:

— Как раз в том году я запил и уже не останавливался — каждый божий день в стельку. Так что я до сих пор его не видел.

— Ну и дела! — Оррисон несколько растерялся. — Хотите зайти внутрь?

— Я был там много раз. Но я никогда его не видел. Впрочем, сейчас меня интересуют совсем другие вещи. А это здание — полагаю, увидеть его я уже не смогу. Сейчас я просто хочу понаблюдать за тем, как ходят люди, из чего пошита их одежда, какие на них ботинки и шляпы. И еще их глаза и руки. Могу я пожать вашу руку?

— Конечно, сэр.

— Благодарю вас. Благодарю. Вы очень добры. Наверно, со стороны это выглядит странновато, но прохожие подумают, что мы с вами прощаемся. Я собираюсь еще немного пройтись дальше по авеню, так что мы и впрямь сейчас расстаемся. Передайте своему шефу, что к четырем я буду в офисе.

Оррисон смотрел ему вслед, почти уверенный в том, что он сразу же завернет в какой-нибудь бар. Но этого не случилось, да и сам вид уходящего не порождал ни малейших ассоциаций с выпивкой.

— Боже правый! — промолвил Оррисон. — Запой длиною в десять лет.

И он с неожиданным любопытством ощупал ткань собственного пальто, а затем вытянул руку и прикоснулся большим пальцем к гранитной стене небоскреба.

В океане [70]

I

Гастон Т. Шеер — человек, фирма, кредо — с видом завоевателя прохаживался по палубе океанского лайнера, решительно и надменно перемещая над ней свои пять футов восемь дюймов.[71] В ту пору — весной 1929 года — само по себе слово «американец» предполагало нечто в этом роде.[72]

Тем утром О’Кейн, его доверенный секретарь, отыскал Шеера на прогулочной палубе в носовой части судна.

— Виделся с ней? — спросил Шеер.

— Да, конечно. Она в порядке.

— А почему она может быть не в порядке?

О’Кейн замялся:

— Как оказалось, часть багажа помечена ее настоящими инициалами, и судовая горничная…

— Проклятье! — буркнул Шеер. — Ей следовало позаботиться об этом еще в Нью-Йорке. Вечно одно и то же — эти девицы, когда не замужем, все такие ранимые, знай себе ноют и жалуются, что ими пренебрегают, их унижают… Проклятье!

— Она держится хорошо.

— Женщины — мелочные твари, — брезгливо заметил Шеер. — Кстати, ты видел телеграмму, которую сегодня прислал мне Клод Хэнсон, — о том, что он готов отдать за меня свою жизнь?

— Я прочел ее, мистер Шеер.

— Вот это мне понравилось, — сказал Шеер. — Думаю, Клод сказал правду. Думаю, он и вправду готов умереть за меня.

Клод Хэнсон был еще одним секретарем мистера Шеера. О’Кейн мог бы выдать по сему поводу массу циничных комментариев, но благоразумно оставил их при себе.

— Я уверен, многие люди готовы сделать то же самое, мистер Шеер, — сказал он вслух, успешно справившись с позывом к рвоте.

«Черт, а ведь это не так уж далеко от истины», — подумалось затем. Мистер Шеер многое делал для многих людей, давая им работу и средства к существованию.

— Мне нравится такое настроение, — сказал Шеер, глубокомысленно взирая на волны. — А мисс Дензер не стоит жаловаться — осталось плыть всего-то четыре дня и двенадцать часов. Никто не принуждает ее все время сидеть в каюте, но она не должна привлекать к себе внимание и разговаривать со мной — на всякий случай.

На тот случай, если кто-нибудь видел их вместе в Нью-Йорке.

— По крайней мере, — заключил он, — моя жена до сих пор с ней не встречалась и ничего о ней не слышала.

Мистер О’Кейн подумал, что и сам он, пожалуй, согласится отдать жизнь за мистера Шеера, если тот еще лет десять будет снабжать его ценными подсказками при игре на бирже. К концу этого срока он вполне созреет для самопожертвования — за десять лет таким манером можно сколотить изрядный капиталец. Тогда и он сможет отправляться в заграничные туры с двумя женщинами сразу, но, так сказать, в отдельной упаковке.