Три черепахи

Нет, он был далек от всякой сентиментальности, но свято верил в неисчезающую силу детских впечатлений. Он по себе знает, что ломоть черного хлеба, политый подсолнечным маслом и присыпанный солью, который был съеден пополам с приятелем по пути из дома в школу, — это такая прочная скрепка, что ее не разорвет никакое время.

И так же свято верил Басков в то, что самый закоренелый преступник, если только он не врожденный дебил, носит в себе тайную тоску по тем светлым дням, когда сердце его еще не заскорузло. Положи горячую ладонь на замерзшее стекло окна — увидишь через прогалину ясное небо…

Если Балакин и захочет раскрыться перед кем-нибудь, то гораздо скорее сделает это перед другом детства, чем перед обычным работником угрозыска, которых на своем веку он повидал наверняка больше, чем обыкновенный честный человек — зубных врачей…

Испросив разрешения начальства, Басков отправился в телеграфный зал дежурной части, и там девушки тотчас связали его по телетайпу с областным управлением внутренних дел, которое возглавлял полковник Серегин.

Анатолий Иванович, когда узнал, в чем дело, охотно согласился прилететь в Москву, но сказал, что задержится на два дня. Это Баскова устраивало.

Никаких театральных эффектов они не приготовили. Басков сидел за своим столом, а Серегин в кресле, спиной к окну.

Войдя в раскрытую конвойным дверь, Балакин склонил голову в коротком поклоне и сказал: — Здравия желаю, граждане начальники.

— Попроще, Балакин, — сказал Басков. — Вот стул, садитесь. Курить хотите?

— Бросил, гражданин майор. Спасибо.

На Серегина, как прежде на Марата, Балакин не обращал внимания и повернулся к нему, только когда услышал: — Ну, здравствуй, Брысь. Балакин не удивился.

— Я уже здоровался. А зовут меня так, между прочим, только хорошие знакомые.

— Мы знакомы давно.

— Что-то не припоминаю.

Серегин расстегнул запонку на левой руке, поддернул рукав, обнажив ползущую от запястья к локтю бледно-голубую черепаху.

— Может, вспомнишь? Твоя работа.

Балакин перевел взгляд с черепахи на лицо Серегина, помолчал, и некое подобие улыбки скользнуло по его губам.

— Испания… Как же, не забыл, наколочка моя… А звать тебя?

— Серьга.

— Вы с Эсбэ дружками были… Клюшками промышляли. — И свечками.

Балакин покосился на Серегина. — Не забыл, значит, свечечки?.. А ты кто ж будешь? — В милиции служу.

— Угу, понятно.

Балакин ерничал, а это на него совсем не было похоже. Так делают, когда хотят скрыть свое подлинное состояние.

— А что вам понятно? — спросил Басков.

— Психологию разводите. Слезу из меня давите. Так ведь я, гражданин майор, последний раз плакал, когда, извините, от материнской титьки отрывали.

Басков уже видел, что не такой уж он железный, каким хочет казаться, но играть дальше в кошки-мышки не имело смысла.

— Вы угадали, — сказал он. — Хотите, мы тоже погадаем?

Балакин с преувеличенной готовностью подался к нему, изображая наивный интерес, который вовсе не был наивным.

— Ну-ка, ну-ка.

— Будем исходить из того, что не вы напали на Шальнева. Это похоже на правду, верно?

— Похоже, — серьезно согласился Балакин.

— Тогда попробуем угадать, что вас беспокоит. — Басков закурил сигарету, вынул из стола паспорт, положил его под ладонь. — Начнем по порядку… Когда я показал вам ваше письмо, вы подумали, что вас выдал Шальнев. Так?

— Я вам это говорил.

— Потом вы увидели Шальнева в больнице, и подозрение отпало. Так?

— Верно.

— Тогда вы спросили себя: как мы на вас вышли? Ну, тут ясно: нашли полумертвого Шальнева, установили наблюдение за квартирой, перехватили письмо, а дальше все проще пареной репы. Так?

— Ну так.

— Теперь один вопрос, Балакин: вы бы по лицу узнали Шальнева?

— Какое же там лицо.

— Вот именно. — Басков сделал паузу и продолжал: — Значит, установить, что это Шальнев, можно было лишь по паспорту. Согласны?

— И по другим бумагам тоже, — уже деловито поправил Балакин.

— Никаких бумаг при Шальневе не оказалось. В кармане у него нашли только это.

Басков подал Балакину паспорт и мельком взглянул на Серегина, молча следившего за развитием этого разговора, который можно было считать допросом лишь весьма условно. Серегин знал обо всем, что удалось добыть Баскову по делу, в мельчайших подробностях, и он понимал, что сейчас наступил важный момент.

Балакин держал в руках свой собственный паспорт, глядел на собственный портрет и молчал. Желваки вздувались и опадали на его скулах.

— Ну что, Александр Иванович, — прервал молчание Басков, — ловил я вас, когда про Шальнева спрашивал?

— Это было у Эсбэ в кармане? — не отвечая на вопрос, спросил Балакин.

— А откуда же бы попал ко мне ваш паспорт? Или опять думаете, покупают вас? Балакин молчал.

— Кого покрываете, Александр Иванович, — со вздохом сказал Басков.

— Мне покрывать некого.

— Города, где после колонии жили, боитесь?

— Это вы на меня не навесите, — Балакин поднял голову. — Большое дело — уехал, не рассчитавшись.

Басков поднялся, взял у него паспорт, спрятал в сейф.

— Вы уж и меня за долдона не держите, Александр Иванович. Тут ведь заколдованный круг. И сдается мне, одно имечко все развязать может.