Три, четыре, пять, я иду искать

Как мы шли… Как божественно мы шли… Девять джампов, на каждый джамп в среднем две недели. Чуть больше четырех месяцев — и восемьдесят два светогода… Никто из землян не летал так далеко и так быстро. Я установил прорву мировых рекордов. Пройдет полвека, прежде чем падет последний.

Зачем-то взял листок и просчитал варианты спасательных экспедиций.

Тоскливо! Нужен один корабль-спасатель и три беспилотных танкера. Причем, два танкера навсегда останутся у звезд, а за последним, чтоб вернуть, придется посылать еще один танкер. И все это — не раньше, чем через десять лет. Потому что танкер существует пока только в проекте. Я знал, на что иду.

Хочется на берег речки. Искупаться, полежать на теплом песке.

Послушать шум леса под ветром. Может, напечатать фотообои? У меня есть коробка бумаги А3 и принтер.

Весь день дотошно анализировал варианты, когда меня вытащат.

Мое направление, конечно, приоритетное, но далеко не единственное. И на пути очень много новых звезд. А у нас правило — не больше одной новой звезды в маршруте за раз. Девиз космофлота — спешка хороша при ловле насекомых. В смысле, геройства не надо, главное — привези информацию.

Свою, или чужую, с „мячиков“. От того парня, который не довез…

Не помню, говорил, или нет, но на обследование новой звезды перед прыжком уходит два месяца. Плюс по месяцу-полтора научной программы у каждой звезды. Плюс, собственно, сам полет… В общем, рейс к третьей звезде занимает полгода. Месяца три — анализ результатов. Итого — срок беременности. Рейс к четвертой звезде — еще два-три месяца накинуть надо.

А дальше — только с танкером. Который надо построить. И все это — чепуха, потому что даже с танкером дойдут только до шестой звезды. Лет за десять.

А там — будут ждать создания новых двигателей. Те, кто пойдут за мной, на семнадцать светолет прыгать не станут. Разобьют этот прыжок на два.

Для них я не у девятой, а у десятой звезды.

Вывод: Если наши и америкосы объединятся в вытаскивании меня — ждать гостей надо через семнадцать лет. Если нет — все двадцать. Чем я не граф Монте-Кристо. Могу сказать, чем. Робинзон я. В графья не вышел. В общем, пятнадцать лет отдыхаю, потом начинаю волноваться. Сказочные перспективы.

Всегда мечтал отоспаться…

Выхожу в коридор и рисую четвертый крестик. Достаю тубус с листами наскальной живописи, которая так не понравилась Ларисе, и начинаю реставрационные работы. Работаю до глубокой ночи… по бортовому времени.

Эх, Лариса… Застрял бы я у девятой звезды, если б не твое предательство? Не знаю.

Наша красная палатка

Тирилимби лимби бом!

Словно красная заплатка

Тирилимби лимби бом!

Ору я во все горло песню из кинофильма про полярников. Про неудачную экспедицию Нобиле, разбившего свой дирижабль во льдах Северного Ледовитого.

Есть в этой песенке слова: „И весь мир помочь не сможет!“ Очень актуально.

Почему-то еще не осознал душой, что застрял здесь на полжизни. Разумом понял, а душой — нет. Веду себя так, будто пауза в обычном рейсе. То ли жду возвращения беспилотных зондов, то ли в инерционном полете иду. Вторая неделя пошла, а организм еще не осознал. Парни из фильма день на льдине просидели — все прочувствовали. У меня реакция замедленная…

Хряп!

Не надо было так нервничать… У велотренажера отвалилась педаль.

Ось сломалась. Запасной нет, придется варить. Отстегиваюсь и перехожу на следующий тренажер — беговую дорожку. Не хочу ремонтом заниматься, меня реставрация живописи ждет.

Я понял наконец-то, что совершил. Нашел свое место в истории.

Почему-то сразу стало спокойнее. Понимание своего места очень важно.

Я не Гагарин и не Армстронг. Они — первопроходцы. Я из иной категории.

Когда-то, на заре космонавтики два парня Соловьев и Кизим в простеньком двухместном „Союзе-Т15“ прилетели на орбитальную станцию „Мир“.

Поработали там, разгрузили пару беспилотных грузовиков, потом сели в свой „Союз“ и перелетели на другую орбитальную станцию — „Салют-7“. Несколько раз вышли в открытый космос, что-то установили, что-то починили, загрузили в „Союз“ три центнера научной аппаратуры и вернулись на „Мир“. Отработали программу, сели в „Союз“ и благополучно приземлились. Повторить такую насыщенную программу смогли лишь через несколько десятилетий. А ведь Соловьев с Кизимом ничего принципиально нового не совершили. В учебники истории не вошли. Они просто реализовали возможности. По максимуму! Как и я. Только через четыре месяца полета они вернулись на Землю. А я…

Выхожу в коридор и царапаю на стене десятый крестик.

До — ре — ми — фа — соль — ля — си! Се-ла кош-ка на так-си! Тут о-хот-ник вы-бе-га-ет, пря-мо в зай-чи-ка стре-ля-ет! — рычу я под ритмичный грохот железа. Думаете, крыша поехала? Не дождетесь! Это я на тренажере штанги жим от груди отрабатываю. Вес штанги на пульте тренажера выставлен в сорок килограммов. Для меня это пустяк, поэтому вся железная конструкция содрогается от энергичных движений. Таких быстрых, что на сочинение хойку центрального процессора уже не хватает.

А на издевательства над детсккими стишками я еще способен.