Три дара любимому

Что толку в том, что эта клетка — золотая? Дейвон не нужны его деньги. Она слишком независима, слишком горда, слишком... слишком Дейвон. Хотя сейчас она не выглядит ни независимой, ни гордой. Она выглядит сломленной.

Сломленной.Это его рук дело. Он виноват в этом. Он укротил ее, как того и хотел.

«И что же дальше, Джаред? Теперь ты собираешься спрятаться от нее? Выдумать какой-нибудь невероятный финансовый кризис в Нью-Йорке и улететь? Или сказать ей, что все будет хорошо? Вот, Дейвон, прими-ка пару таблеток аспирина и ложись спать...»

Спать... Мысль о Дейвон в постели была для него невыносимой. Не сейчас. Сейчас он был не в состоянии даже вернуть себе свое пресловутое самообладание. Но самоконтроль был абсолютно бесполезен, чтобы заставить Дейвон прекратить плакать.

Мысли Джареда завертелись в другом направлении. Разве он не мечтал — и не однажды — о женщине, которая примет его как человека, не обращая внимания на его деньги? Примет его не за то, что он богат, а за то, что он — человек? Дейвон меньше всего интересовало его богатство. Теперь от него зависит, увидит ли она за деньгами человека. Человека, который скрывался так долго, что и сам стал забывать, какой он.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Джаред сделал глубокий вдох, положил руку Дейвон на плечо и пробормотал:

— Дейвон, я не могу видеть, как ты плачешь... скажи, что мне сделать, чтобы ты перестала?

— Ничего уже нельзя сделать... Разве ты не видишь, слишком поздно!

На ее безымянном пальце блестело гладкое кольцо, которое он надел ей сегодня. Моля Бога о том, чтобы не ляпнуть глупость, Джаред сказал:

— Сейчас я отнесу тебя в дом. Примешь ванну, а потом я накормлю тебя овсянкой. С изюмом, сливками и сахаром. Очень успокаивает. Для овсянки никакое время не позднее, Дейвон.

Она вытерла слезы ладонью и впервые посмотрела ему в лицо.

— Овсянка? — воскликнула она. — Я сообщаю тебе, что мы сегодня совершили самую большую ошибку в жизни, а ты говоришь об овсянке!

Чувствуя, как слова застревают в горле, понимая, что он делает что-то, что ему никогда делать не приходилось, Джаред сказал:

— Когда Беатрис наказывала меня за что-то — это было до отправки в интернат, — то наша экономка, миссис Бакстер, кормила меня овсянкой со сливками на кухне своего коттеджа и разрешала играть со своим котом. — Он бросил взгляд в ночную тьму, окутавшую море. — Это был ужасный ярко-рыжий котище по кличке Турнепс, я очень его любил. Беатрис сбила его на машине, нечаянно, как она уверяла.

— О, Джаред...

— Я не могу видеть, как ты плачешь, — повторил он сдавленно.

— Ты кому-нибудь еще рассказывал про кота? — прошептала Дейвон.

— Нет, конечно. Зачем?

— Спасибо, что сказал мне.

Он потер подбородок.

— Так что скажешь про овсянку, Дейвон?

— В таком случае, — дрожащим голосом сказала она, — я согласна.

С дрогнувшим сердцем Джаред увидел, что она улыбнулась. Нежно и осторожно он стер с ее щек последние слезинки.

— Я очень хорошо готовлю овсянку. Мой вклад в мировую кулинарию.

— Я люблю, когда много изюма.

Слова как будто помогают им, служат каким-то мостиком. Все в порядке. Но что заставило его рассказать ей о Беатрис? Беатрис давным-давно исчезла из его жизни. Ничем не схожа с Дейвон. Он взял ее на руки.

— А ты не легкая, — проворчал он, чтобы скрыть, как на него действуют запах ее духов, ее руки, обвившиеся вокруг его шеи, ее близость после стольких месяцев разлуки и воздержания.

— А ты не романтик, — поддразнила она его в ответ.

— Это оттого, что ты меня до полусмерти напугала, — ответил он, уже не шутя.

Дейвон подняла на него глаза:

— Ты не будешь против повторить это?

— Буду. — Он внес ее в дом и поставил на пол только в ванной. — Я принесу тебе сюда твой чемодан, — сказал Джаред, не глядя на нее, потому что знал: начни он сейчас целовать Дейвон, ему уже не остановиться.

— Спасибо, — пробормотала Дейвон, глядя Джареду в спину. Она не могла понять, что происходит. Но ощущала, как ее жажда немедленно сбежать отсюда исчезает. Джаред тоже умеет чувствовать. Но много лет скрывал эту способность из-за женщины по имени Беатрис. И если бы он не обнаружил ее, Дейвон, в саду плачущей у калитки, он и дальше продолжал бы молчать и никогда не рассказал бы о коте по имени Турнепс и об овсянке.

Джаред принес ее чемодан, поставил на пол и поспешно ретировался за дверь. Как будто он ее боится. Джаред? Возможно ли такое?

Хмурясь собственным мыслям, Дейвон подошла к зеркалу. Выглядела она, к собственному разочарованию, неважно. Душ. Как можно скорее в душ. Может быть, надеть ту очень соблазнительную ночную сорочку, которую она недавно купила? Если хватит смелости...

Пять минут спустя, с сильно бьющимся сердцем, Дейвон босиком прошла в кухню.

Джаред поднял голову и посмотрел на нее. Ложка, полная сухой овсянки и изюма, со звоном полетела на пол. В дверях стояла Дейвон, нагая, как в первый день творения, с широко раскрытыми глазами.

— Дейвон… — хрипло вырвалось у него.

— Мы можем съесть овсянку позже.

Ее голос напряженно звенел. Она не старается соблазнить меня, подумалось Джареду, это не поза. Наоборот. Она выглядит скорее как мученица.