Три девочки

Умолкла, губу закусила. А директор снова:

– Ну, который из вас?

Мы молчим оба. А Вихрашка снова заговорила:

– Папа, ладно, если уже так. Я сама скажу. Я первая вот этого парня толкнула, а потом он меня… Он не нарочно! А вот этот мне лыжу протягивал…

– А зачем же ты его толкала?

– А он меня на корни не пускал. А я хотела им показать, как я подтягиваться…

Отец снова перебил:

– Почему же ты ее на корни не пускал?

Гулька буркнул:

– Боялся, не упала бы…

– Ага! Боялся, не упала бы, а потому ее сам в реку столкнул?

Гулька молчит, в пол смотрит. А директор глаз с него не сводит и медленно так, с расстановкой:

– А ящик с инструментами где? – спрашивает.

У меня сердце так куда-то и ухнуло. Видела, значит? Донесла! И вдруг гляжу, – у Вихрашки глаза на лоб полезли:

– А ящик-то тут при чем? – говорит.

Притворяется? Или вправду не видела?

Отец взглянул на нее и снова к Гульке:

– Где ящик с инструментами?

– Не брал я вашего ящика, – буркнул Гулька.

А тот перевел глаза на меня:

– Где ящик с инструментами?

У меня сразу спина вспотела. Смотрим друг другу прямо в глаза. И такие у него глаза… объяснить бы я тогда ни за что не сумел, а вот почувствовал: нельзя им солгать. А и сказать нельзя, Гульки боюсь. Стою и молчу. И вдруг вижу, что у директора под седыми усами губы улыбкой дрогнули: уж очень смешная, видно, у меня рожа в тот миг была, и понял он меня насквозь. И вдруг спрашивает:

– Это, должно быть, твое первое «дело»?

И – неожиданно для самого себя – я прошептал:

– Первое…

И глаза опустил, очень стыдно стало.

– И последнее? А, Леня? – Не вижу я его, а по голосу слышу: улыбается.

Поднял я голову, встретился снова с ним глазами и сказал громко и твердо:

– И последнее, Михаил Иванович. Верьте мне!

А он обратился к Вихрашке:

– Ну, ты иди в класс; звонок сейчас будет, И никому – ни слова.

– Но, папа… – начала она.

– Иди!

Вихрашка вышла. А директор снова ко мне:

– Теперь расскажи все, как было.

Нелегко было мне рассказывать. Гульку, хоть и не вижу, а всем своим телом рядом чувствую. Словно его ненависть меня всего обволокла, сковывает. А в глаза мои смотрят другие глаза – спокойные, добрые, и словно говорят: «Не бойся, рассказывай».

Ну, я все и рассказал, как было. А уже на Гульку, конечно, и не оглядываюсь.

Кончил. А директор мне говорит самым что ни на есть обыкновенным тоном, точно очередное задание дает:

– Вот что, поди-ка в сени, возьми стремянку, привяжешь ко всем четырем концам по грузу, чтобы она на дно встала и течением бы ее не сбило. Достанешь ящик, принесешь мне сюда. Если нужно будет, возьми кого-нибудь в помощь.

Вышел я, на Гульку так и не оглянулся. Только дверь за собой прикрыл, – бросается от окна ко мне Вихрашка. Ждала она тут, оказывается. Схватила меня за руку, взволнованная такая, смотрит прямо в глаза:

– Вышло так, будто я, и вправду, ябеда… Не выдавала я вас… Говорила, сама сорвалась… А про ящик ничего я и не знала. Веришь?

А я смотрю на нее, и такая у меня радость на душе, – кажется, закричал бы на весь мир!

– Верю, – говорю, – Вихрашка. Значит, ты не видела, как Гулька его в нору под корнями совал?

Мотает головой:

– Я на берег вышла, вижу, он на мускулах на корень подтягивается. Понравилось мне, – здорово так. Я вас и окликнула. А ящик – в норе?

– В норе. Ну, а если бы увидела, – донесла бы?

– Нет. Самого бы его вернуть заставила.

– Это Гульку бы заставила? – Я расхохотался. – Не знаешь ты его.

– А вот заставила бы, – упрямо говорит. – Как так не заставить?

– Слушай, – я говорю, – ну, а если бы не заставила?

А она совсем просто говорит:

– Ну, тогда, конечно, папе бы сказала. Инструменты-то для нас же. Что же, – я буду вора покрывать?

Через полчаса принес я ящик директору. А он уже один в кабинете. Не посмел я спросить, где Гулька. Директор взял ящик.

– Теперь иди, – говорит, – в класс. Никому ничего не рассказывай. Если педагог спросит, почему на урок опоздал, скажи, – я задержал. Иди.

Леонтий Федорович снова умолк. Люся затормошила его за рукав.

– Ну, дальше! Дальше!

– Дальше, если все подробно рассказывать, до утра не расскажу.

– Ну, хоть коротко. Как дальше с Вихрашкой было? – попросила Катя.

– И Гулька куда девался? – прибавила Люся.

– Гульку я так больше и не видел, – продолжал Леонтий Федорович, – его в тот же день Михаил Иванович с одним уезжающим педагогом в город отослал, а оттуда в колонию отправили. Уже через полгода нашего детдома было не узнать, – вышел он и по учебе и по дисциплине на одно из первых мест.

А с Вихрашкой у нас началась большая, хорошая дружба. Были мы в одном классе, вместе учились, вместе отдыхали, делились и радостью, и горем. Прошло два чудесных, счастливых года. И вдруг узнаем мы, что переводят Михаила Ивановича в другой город, – новый детдом налаживать. Как громом это нас поразило… И Вихрашка расстроилась. «Если бы, – говорит, – у нас большая семья была, осталась бы я с вами до окончания школы. А папу одного бросить не могу…»