Три дня без чародея

Рассказы о той осаде до сих пор будоражат молодые умы и заставляют мальчишек страдать от самой черной зависти к старшим. В городе осталась пятая часть дивнинских полков и Охранная дружина, все прочее — ополченцы. Были приступы, были воинские хитрости и магическое противоборство, были дерзкие вылазки осажденных. Кузница показала себя с лучшей стороны — она вместила в себя полсотни поселенцев, не успевших домчаться до городских ворот. Когда подступила орда, мужиков там было тридцать семь. Капля в море — но чашу капля переполняет.

Взять крепостицу налетчикам никак не удавалось, с городской стены ее надежно прикрывали стрелами. Дивича тоже мешала. И мимо нее на приступ ходить было несподручно: кузнец со товарищи, нимало не смущаясь небольшой численностью своего отряда, расстреливали вражьи спины, норовя подкосить сотников и десятников да бойцов, несущих лестницы. И гореть кузня не желала: огненные стрелы прогорали и гасли, а дубовые бревна, особым образом проморенные, занимались очень неохотно, так что осажденные всегда успевали залить их колодезной водой. И вот благодаря кузне и Дивиче натиск на северную стену был слабым, что позволяло сосредоточить больше защитников на других стенах.

За это героическое сидение Велислав Радивоич Микулу отблагодарил, на двадцать лет избавив его кузню от податей. И, соответственно, все изделия, в ней изготовленные — неважно кем. Ученики, помощники, сотрудники, единомышленники всех мастей валом повалили к Микуле. Просторный терем, как выяснилось, только казался просторным, но Микула был не в обиде — он сам подать установил для своих работников. Первые годы, что греха таить, драл три шкуры, ошалев от богатства. Но сынок, Твердята, подрастал, стал Микула задумываться над будущностью его, все больше внимания уделял обучению… а заодно и всех прочих натаскивал. Со временем Микула понял, что притеснять артельщиков — себе, в конечном счете, убытки чинить. И пошли дела в кузнице лучше прежнего…

В общем, понял ли Микула замысел молодого тогда князя или нет, не суть важно. «Невыгодным» для казны подарком Велислав Радивоич исподволь добился того, что лучшие кузнецы Дивного, свои тайны до этого в могилу уносившие, вместе трудиться стали. Перенимали друг у друга навыки, уловки, приемы — и прославили на весь свет дивнинскую сталь.

К той поре как Твердята сменил отца, они уже не мыслили, чтобы работать по отдельности.

Разумеется, оставались в Дивном и кузнецы-одиночки, зачастую весьма искусные, но соперничать с артелью не мог уже никто.

В это лето заканчивался срок освобождения от податей, и артельщики призадумались: нельзя ли его как-то продлить? И решили выковать для князя меч, равного которому нет на всем белом свете. Еще зимой совещались с Наумом, наивно стараясь скрыть истинные намерения за неуемными хвалами Велиславу. Чародей поделился редчайшими секретами, наложил необходимые чары и на руду, и на угли, и на молоты, и на наковальни. Сталь всей артелью без передышки три месяца ковали, семьдесят слоев поверх стержневого наложили. Осталась последняя закалка в дивичанской воде, смешанной с особо тайным настоем…

Твердята был умным человеком и понимал, что подати платить придется. Кузница приносила денег больше, чем три торговых ряда на ярмарке в удачный день. Но, может быть, согласится Велислав на подать малую, в полдесятины? Надежда эта превратилась в уверенность сегодня утром, когда, в последний раз проковав клинок и закалив его в чародейском настое, кузнец принялся его затачивать: малейшее неверное движение приводило к тому, что точило, коснувшись тщательно прокованного лезвия, мгновенно рассекалось надвое — успевай пальцы отдергивать. Лезвие резало камень, как масло — без малейшего преувеличения.

Изведя три бруска, Твердята понял, что заточка излишня: волшебная мощь и без того сокрушала все подряд, а на стали не оставалось ни зазубринки. В совершенный восторг пришел Твердята, когда приказал ученикам плотно стянуть веревкой восемь железных прутов и разрубил их единым махом.

Но вскоре восторг поуменьшился, и уверенность пошла на спад.

— Что-то не так, — сокрушенно говорил он Упряму. — Вложил я его в ножны, а они возьми да разлетись! Стал рукоять накладывать — ан меч-то только плашмя лежит, чуть лезвием верстака коснулся — и кон верстаку. Надвое! В землю острием не упрешь — пронзает землю-матушку, на всю длину уходит, только рукоятью за края держится… и то — в две стороны по землице трещинки идут. Едва успел я его подхватить, а так и ушел бы в Мир Исподний.

— Да все правильно, — успокоил его Упрям, сам отнюдь не чувствовавший спокойствия. Вот и еще одно дело свалилось, как его до ума доводить, неясно, а чтобы думать — времени нет. — Наум-то, слышал ведь, совсем хворый лежит, а собирался ведь зайти к тебе…

— Так ведь уже все сделано, — пожал плечами Твердята, — Осталось рукоять приладить, чародейства тут не требуется, одним уменьем всегда обходились. Вот я и не помыслил даже… Ну да ладно, а ты сам-то знаешь, что с ним делать теперь?